– Правильно! – говорил Коломийцев и щурился – улыбался.
Потом появлялся дед – высокий, грузный, бритоголовый. Три складки на прямом затылке. Нижняя губа недовольно оттянута. Коломийцев подносил руку к козырьку и спрашивал:
– В правление?
Дед не отвечал. Он чмокал Алика в щеку и говорил:
– Беги к бабке.
Алик растирал ладонью поцелуй деда и шел домой.
Машина уезжала.
К трем часам дед приезжал обедать.
На этот раз он застал Микошу в плачевном виде – ободранного и побитого.
– Что это за чучело? – сердито спросил дед.
Микоша промолчал.
– Кто тебя разукрасил?
– Сам, – под нос буркнул Микоша.
– Оставь его, дед, – вмешалась тихая бабушка, – на нем и так живого места нет.
– Пещерный житель! Вроде этого вертолетчика Павла!
– Он скоро уедет, – сказал Микоша. – Его скоро вызовут в отряд космонавтов. Он полетит…
– Он у меня скоро в трактористы полетит, – перебил внука дед. – На днях чуть вертолет не разбил… Загрузил его камнями…
– Он грузоподъемность выжимал.
– «Грузоподъемность»! Его голова столько не стоит, сколько вертолет! Что ты на меня уставился?…
– Не хочу есть.
– Ешь без разговоров!
Микоше и в самом деле не хотелось есть. Плечи, руки, ноги охватила зудящая боль. Чудодейственная мазь арника не оказывала мгновенного действия. Но сильнее этой боли Микошу мучило сознание того, что он сказал парню со слипшимися волосами про сухой дуб – выдал «врагам» Шуренцию и ее друзей. То, что «враг» был не настоящий и что все зто произошло в военной игре, а не в бою, не умаляло Микошиной вины перед Шуренцией и перед самим собою.
– Ты что-то бледный, – сказала бабушка, – пойди приляг.
– Хорошо, – согласился Микоша и встал из-за стола.
Но ложиться не стал, а вышел на улицу и зашагал в сторону виноградника…
В пустом темном сарае пахло сырой глиной и сухими листьями. Свет почти не проникал сюда, но зато и плотный, южный жар оставался за воротами, и в сарае удерживалась легкая прохлада. Пленные разведчики сидели на полу, прислонясь к стене. Азаренок насвистывал песенку. Степа дремал. Шуренция смотрела на тонкий солнечный луч, в котором спирально кружились пылинки, делая пучок света похожим на вращающееся сверло.
Толя обследовал сарай. Он спрыгнул откуда-то с верхней балки и сказал:
– С крышей ничего не получится. Крыша шиферная, крепкая. Придется делать подкоп.
– Откуда они узнали про сухой дуб? – сам себя спросил Азаренок.
– Болтун – находка для шпиона, – тонким голоском произнес толстый Степа.
– Какой болтун? – спросил Толя.
– Не знаю, – ответил Степа, и в сарае установилась гулкая, напряженная тишина.
– Я болтун, – неожиданно сказала Шуренция, – я сказала Микоше про дуб.
Ребята молчали. И Шуренция, чтобы нарушить эту гнетущую тишину, продолжала рассказывать:
– Он сорвался со скалы… Я думала – убился насмерть… Но у него крепкие кости…
И снова тишина. И по-прежнему никого не интересует Микоша и его кости. Или рассказать им про корриду?
В это время ворота сарая распахнулись, неожиданный, бьющий в глаза свет заставил всех зажмуриться, и густая волна перегретого на солнце воздуха хлынула в хранилище прохлады.
– Пленники, обедать!
На пороге стояли двое ребят в черных пилотках с белыми ломаными стрелами. Один держал дымящуюся кастрюлю с кашей, другой – хлеб, миски, ложки.
– Хорошо, – отозвался Степа.
– Ничего хорошего, – перебил его Азаренок. – Убирайтесь со своей кашей. Разведотряд объявляет голодовку!
– А каша хорошая, с маслом, – простодушно сказал тот, что держал теплую кастрюлю.
– Мы вам кашу оставляем, – рассудительно сказал другой. – Хотите – ешьте, хотите – голодайте. Наше
