слайды.
– Вот как? Давно?
– О, Саския проявила настоящий профессионализм. И решимость. Решимость организовать отцу выставку в Лондоне. Если бы я отказался, она нашла бы кого-нибудь другого. Соблазн был слишком силен. Лондон пребывает в состоянии стагнации и охотно привечает тех, кто возрождается заново… Ты сходи на выставку художников шестидесятых, посмотри, что там делается. Вот и будет весьма кстати показать нечто, что апеллирует как к прошлому, так и к будущему. – Фишер встал, подошел к шкафу, стоявшему у стены, достал оттуда папку. – Хочешь посмотреть?
– Нет, – ответила я.
Он вынул прозрачный планшет с вложенными в него слайдами и поднес к окну.
– Они очень хороши. Фигуры такие монументальные. В них есть что-то от Нэша и Мура, но они вовсе не подражательны. Это торсы героев и героинь. – Он несколько дольше задержался на одном из слайдов. – Весьма, весьма. Исключительно. – Потом достал другой планшет. – А это пейзажи – заснеженные пейзажи, сделанные совсем недавно. И какие-то головки. Саския, полагаю. Прелестно. Прекрасная форма, неподдельное чувство. Прежние, цикл портретов… женских… были совсем не так хороши. – Я видела – он не играл, а был искренне очарован. – А здесь, – Фишер достал очередной планшет, – работы Саскии. Думаю, вначале она работала по фотографиям. Жизни не хватает. Но потом отложила снимки и обрела большую свободу. В основном это карандашные рисунки и гуашь. Очень простые, но очень эффектные. Она талантлива.
– Мы это знали и до ее поездки.
– Посмотри, – снова предложил он.
Я подошла к окну и взяла у него последний планшет. Рисунки были сделаны по фотографиям, которые я хорошо знала, – я, Лорна, Дики, Саския в младенчестве. Фишер был прав: первые работы грешили безжизненной статичностью, но большинство последующих были великолепны. Мне ничего не оставалось, как улыбнуться.
– Яблоко от яблоньки… – ворчливо признала я. – Он тоже был развит не по годам.
Фишер достал часы из жилетного кармана.
– Сейчас придет Джулиус. И на этот раз, – он предупреждающе поднял палец, – я прошу тебя вообще ничего не говорить. Особенно о красоте мастерски нарисованных фаллосов. Полагаю, Линда до сих пор не оправилась от твоей лекции. – Он хмыкнул. – Боюсь, я тоже. Сохраняй хладнокровие. И полную невозмутимость.
– В присутствии Джулиуса я всегда невозмутима.
Фишер очень проницательный человек.
– Ом имел на тебя виды? Так-так.
– Жена его не понимает, – драматически вздохнула я.
Фишер, разливавший херес по рюмкам, прервал свое занятие и, взглянув на меня, расхохотался:
– Его жопа получит свой бассейн – и при этом без ущерба для мортимеровской коллекции. Во всяком случае, никто ничего не заметит.
Слоняясь по комнате со своей рюмкой, я листала старые каталоги – Дерен, Фринк, средневековая резьба по слоновой кости, коллекция Бэррона. В наши дни само собрание фншеровских каталогов представляло собой ценную коллекцию. Отчасти я вес еще сердилась из-за Дики, отчасти испытывала любопытство.
– Где состоится выставка?
– Ах, выставка… – Рис что-то достал из своего антикварного горизонтального стеллажа для эскизов. В некоторых ситуациях он бывал таким позером, этот Фишер. – В Вест-Эндс. Точнее, на Корк-стрит. Как ни странно – чистое совпадение, – мы получили старую галерею Блейка, ту самую, в которой выставлялось вот это, помнишь? – И швырнул на стол портфолио с моим Пикассо.
– Как же мне не помнить, – сухо сказала я. – Миссис Мортимер устроила там свое шоу на новой электрической инвалидной коляске, чем посеяла всеобщую панику.
– Да, это была женщина! И какой острый глаз. Помнишь ту девичью головку Матисса?
– Разумеется. Такое изящество линий.
Он кивнул:
– О да. Линии у него действительно изящные… Эта девочка была одной из внучек семейства Штейн – известных меценатов, в частности и его покровителей. Говорят, он вел себя по отношению к ней как грязный старикашка. Еще хереса?
Джулиус явился красный и возбужденный, сказал, что застрял в пробке. Поскольку на подбородке виднелся след от помады и цвет лица был несколько ярковат, я предположила, что он задержался из-за чего-то более существенного, чем пробка, и весело поинтересовалась:
– А Линда не с тобой? – Он ответил, что она с мальчиками в отъезде. – Ах, вот оно что, – посочувствовала я. – Должно быть, тебе одиноко без них. Это джем, – я вгляделась в его подбородок, – или помада?
Джулиус бросил на меня косой взгляд и принялся стирать пятно, а когда я дружески поцеловала его в обе щеки, вид у него стал еще более смущенный. Потом он передал Фишеру плоский пакет из коричневой оберточной бумаги. Фишер взял его и очень осторожно развернул. Внутри, между двумя картонками, лежал вставленный в рамку портрет, о котором я всегда мечтала, – «Головка девочки» Матисса. Я ожидала, что искусствовед начнет охать, вздыхать, рассыпаться в восторгах и твердо помнила, что не должна его поддерживать. Однако он лишь спокойно кивнул и предложил Джулиусу херес. Мне не терпелось поставить портрет вертикально и поближе рассмотреть его, но я держалась.
– Прекрасный день для апреля, – светски сказала я, обращаясь к Джулиусу. Тот что-то пробормотал. – Передай от меня привет жене, хорошо? – Он закинул ногу на ногу и стряхнул с колена некую невидимую
