ванная.
В день нашего приезда я рассказываю Саре историю, глажу ее по волосам, пока она не засыпает. Я слышу, как Антония и ее друг разговаривают в гостиной.
Я надеваю спортивные туфли, спускаюсь по лестнице, бегу по знакомым улицам. Теперь улицы, улочки и переулки освещены, война кончилась, кончилось затемнение и комендантский час.
Я останавливаюсь перед своим домом. На кухне горит свет. Сначала я думаю, что в доме поселились чужие. В гостиной тоже зажигается свет. Стоит лето, окна открыты. Я подхожу ближе. Кто-то говорит, это голос мужчины. Я осторожно заглядываю в окно. Моя Мать, сидя в кресле, слушает радио.
В течение недели, день за днем я хожу и смотрю на свою Мать. Она делает свои дела, ходит из одной комнаты в другую, больше всего находится на кухне. Еще она занимается садом, сажает и поливает цветы. Вечером она долго читает в комнате родителей, окна которой выходят во двор. Раз в два дня на велосипеде приезжает медсестра, она остается в доме примерно двадцать минут, болтает с Матерью, измеряет ей давление, иногда делает укол.
Раз в день, по утрам, приходит девушка с полной корзиной и уходит с пустой корзиной. А я продолжаю ходить по магазинам для Антонии, хотя она вполне может делать это сама, и у нее даже есть друг, который может ей помочь.
Мать похудела. Она больше не похожа на ту старую неряшливую женщину, которую я видел в больнице. На лице у нее прежнее мягкое выражение, волосы такого же цвета, как раньше, и снова блестят. Они уложены в густой рыжий узел. Однажды утром Сара спрашивает меня: — Куда ты ходишь, Клаусс? Куда ты так часто ходишь? Даже ночью. Я сегодня ночью приходила в твою комнату, потому что мне приснился страшный сон. Тебя не было, а мне было очень страшно.
— Почему ты не идешь к Антонии, когда тебе страшно?
— Я не хочу туда идти. Из-за ее друга. Он почти каждую ночь спит у нас. Клаусс, куда ты ходишь так часто?
— Я просто хожу гулять. Гуляю по улицам. Сара говорит:
— Ты ходишь гулять к пустому дому, ты плачешь перед пустым домом, правда? Почему ты теперь не берешь меня с собой?
Я говорю ей:
— Этот дом теперь не пустой, Сара. Вернулась моя Мама. Она снова живет в нашем доме, и я тоже должен туда вернуться.
Сара начинает плакать:
— Ты пойдешь жить к своей Маме? Ты не останешься с нами? Как же я без тебя, Клаусс?
Я целую ее в глаза:
— А я? Как я буду без тебя, Сара?
Мы оба плачем, обнимаем друг друга, лежа на диване в гостиной. Мы все сильнее и сильнее сжимаем друг друга, обхватываем друг друга руками, ногами. Слезы текут по нашим лицам, по волосам, по шее, затекают в уши. Нас трясет от рыданий, от страха, от холода.
Я чувствую, что между ногами брюки у меня становятся мокрыми.
— Что вы делаете? Что тут происходит?
Антония отрывает нас друг от друга, расталкивает в разные стороны, садится между нами, трясет меня за плечи:
— Что ты сделал? Я кричу:
— Я не сделал Саре ничего плохого. Антония обнимает Сару:
— Господи Боже. А ведь этого следовало ожидать.
Сара говорит:
— Я, кажется, описалась. Она обнимает мать за шею:
— Мама, мама! Клаусс уходит жить к своей Маме.
Антония только повторяет:
— Что? Что? Я говорю:
— Да, Антония, мой долг — жить с ней. Антония кричит:
— Нет! Потом говорит:
— Да, ты должен вернуться к Матери.
На следующее утро Антония и Сара идут со мной. Мы останавливаемся на углу улицы — той улицы, где я живу. Антония целует меня, дает мне ключ:
— Вот ключ от квартиры. Ты можешь по-прежнему приходить, когда захочешь. Я ничего не трону в твоей комнате.
Я говорю:
— Спасибо, Антония. Я буду навещать вас, как только смогу.
Сара ничего не говорит. Она бледная, у нее красные глаза. Она смотрит в небо. Это безоблачное небо летнего утра. Я смотрю на Сару, на семилетнюю девочку, на мою первую любовь. Другой у меня не будет.
Я останавливаюсь перед домом, на другой стороне улицы. Я ставлю на землю чемодан, сажусь на него. Я вижу, как девушка приезжает с корзиной, потом уходит. Около полудня я начинаю чувствовать голод, головокружение, боли в животе.
Днем приезжает на велосипеде медсестра. Я бегу с чемоданом через дорогу, хватаю медсестру за руку до того, как она входит в сад:
— Постойте, пожалуйста, постойте. Я вас ждал.
Она спрашивает:
— Что с тобой? Ты болен? Я говорю:
— Нет, мне страшно. Я боюсь войти в дом.
— Почему ты хочешь войти в дом?
— Здесь мой дом, это моя Мать. Я боюсь своей Матери, я не видел ее семь лет.
Я заикаюсь и дрожу. Медсестра говорит:
— Успокойся. Ты, наверно, Клаусс. Или ты Лукас?
— Я Клаусс. Лукаса нет. Я не знаю, где он. Никто не знает. Вот почему я боюсь увидеть Мать. Один. Без Лукаса.
Она говорит:
— Да, понимаю. Хорошо, что ты меня подождал. Твоя Мама считает, что она убила Лукаса. Мы с тобой войдем вместе. Иди за мной.
Медсестра звонит, Мама кричит из кухни:
— Входите. Открыто.
Мы проходим веранду, останавливаемся в гостиной.
Медсестра говорит:
— У меня для вас большой сюрприз.
На пороге кухни появляется моя Мать. Она вытирает руки о передник, смотрит на меня, широко раскрыв глаза, шепчет:
— Лукас?
Медсестра говорит:
— Нет, это Клаусс. Но Лукас тоже обязательно вернется.
Мать говорит:
— Нет, Лукас не вернется. Я его убила. Я убила своего мальчика, он никогда больше не придет назад.
Мать садится в кресло гостиной, она дрожит. Медсестра закатывает Матери рукав халата и делает укол. Мама не сопротивляется. Медсестра говорит:
— Лукас не умер. Его перевели в Восстановительный Центр, я вам уже говорила.
Я говорю:
