Кардинал отступал, приближаясь к шкафу.
— Почему вы не расскажете мне, как это произошло? Эрик заставлял вас ему помогать? Да?
Женщина встала:
— Эрик никогда не заставлял меня делать то, чего бы я сама не хотела. Знаете что, Эрик меня любил. Вы хоть можете это понять? Эрик любил меня. У нас с ним была особенная любовь. Лучше всего того, о чем можно прочесть в книжках. И это было по-настоящему. Это выходило за границы времени и пространства, если вы в состоянии понять… Нет, вряд ли вы поймете.
— Тогда расскажите мне об этом. Помогите мне понять.
Теперь она приняла правильную стойку, слегка согнув ноги в коленях, правая рука обнимает ладонь левой. Опустила ствол пониже.
Кардинал очень медленно отступал к шкафу. Он начал поднимать руки, чтобы показать ей: они по- прежнему пусты.
Женщина опустила пистолет еще ниже. У нее было отрешенное выражение лица, как если бы она видела не Кардинала, не то, что сейчас перед ее глазами, а нечто далекое, что-то из прошлого. Потом ее глаза прояснились, и она выстрелила.
Пуля вошла Кардиналу в живот, чуть ниже пупка. Точно совершая какой-то обряд, он упал на одно колено. Мгновение отсрочки — и потом у него все внутренности словно обожгло пламенем. Корчась, он перекатился на бок.
Женщина сделала два быстрых шажка и встала над ним. Без улыбки, с застывшим лицом.
— Ну как? — негромко спросила она.
До дверцы шкафа около метра. Какая разница, сейчас это все равно что шесть метров. Женщина стояла над Кардиналом, сжимая револьвер, оставаясь вне досягаемости его рук и ног. Кардинал думал только о шкафе, но не мог снова встать на колени.
— Ну как? — повторила она. — Приятно? Расскажи мне, как тебе это.
Кардинал услышал собственный плач. Не так часто доводится слышать, как взрослый мужчина так плачет. Он вспомнил аварию на окружной, человека, которому пропороло живот алюминиевым штырем. Он плакал сейчас точно так же.
Горячая кровь полилась ему на руку. Он попытался сжать живот, стараясь подняться на колени. Женщина чуть отошла.
Два шага до шкафа. Два шага, потом подальше протянуть руку — и у него будет «беретта». Кардинал стал было ползти, но рука под ним подломилась.
Женщина приблизилась. Он видел ее вверх ногами — игра перспективы, с которой не мог разобраться его мозг, полуслепой от боли.
— Попадание в живот, — сообщила она. — От раны в живот умирают долго-долго, — добавила она. — Что ты насчет этого думаешь?
Она снова наводила ствол, опять целясь ему в живот.
Кардинал произнес: «вот хрень» или что-то в этом роде — и поднял кисть в безнадежной попытке остановить ее.
На этот раз он не услышал выстрела. Пуля прожгла ему ладонь и вошла в живот. Перед глазами все побелело; потом изображение комнаты постепенно проступило, словно на фотобумаге в проявителе. Кардинал не мог вспомнить, где та штука, до которой он пытался дотянуться. И что он искал? Что-то важное, но что?
Женщина говорила, но сквозь боль он не мог разобрать слова. «Еще четыре»? Да, так? «У меня для тебя еще четыре»? Слова выстраивались в голове, но не имели для него никакого смысла. Еще четыре штуки — там, откуда они взялись, вот что. Она говорит, что у нее осталось еще четыре пули там, откуда она их берет.
Над ним закачался пистолет. Кардинал повернулся боком, словно мог отразить следующую пулю ребром. Потом раздался рев, и что-то тяжелое ударилось ему в ногу. Пистолет выскочил из рук женщины.
Кардинал открыл глаза. Грудь женщины была залита кровью. Она дергала головой вверх-вниз, точно услышав, как откуда-то издалека ее окликнули по имени. Рука добрела до раны на груди, ощупала ее, и лицо женщины скривилось от раздражения, словно она предвидела громадный счет из прачечной.
Она мертвая, подумал Кардинал. Она мертвая, но пока об этом не знает. Женщина обрушилась на него, ее грудь прижалась к его бедру.
Потом над ним стояла на коленях Делорм. Лиз Делорм стояла над ним на коленях и говорила с теми же утешающими интонациями, с какими он сам обращался к жертвам страшнейших аварий и несчастных случаев: «Все будет в порядке, подождите, не оставляйте меня». Как это все бесполезно. Но у Делорм в руках что-то белое — наволочка? или это повязка с ее руки? — и она ее ловко рвет на полоски.
59
В отделении интенсивной терапии больницы Святого Франциска более строгие правила, чем в таком же отделении городской больницы, где лежал Кийт Лондон. В «Святом Франциске» существует незыблемый закон: никаких посетителей, за исключением близких родственников.
Как же тогда, недоумевал Кардинал (даже отупение от обезболивающих не помешало ему поворачивать к голове эту мысль), — как же получилось, что у него в палате Арсено и Коллинвуд? Да, Арсено и Коллинвуд, а потом появилась Делорм, рука опять подвязана. Кардиналу надо бы ее отругать, что у нее неправильная стойка, она не так, как нужно, обнимает руку с револьвером. Пуля уйдет выше.
Делорм показала ему — с серьезным и очень таинственным видом — запечатанный конверт. Он знал, что это что-то очень важное, но оглушенное анальгетиками сознание скакало, словно по ухабам, и он не мог соединить факты. На конверте — явно его собственный почерк. Зачем он писал шефу?
А откуда, скажите на милость, тут взялся Маклеод? Разве он не лежит на растяжке? Он вошел вприпрыжку, смутно замелькал у кровати, зажав под мышками по костылю, демонстрируя грязный носок, натянутый на шину — или как там называются эти пластмассовые штуки, которые у них вместо шин. Своими выражениями Маклеод оскорбил некоторых других посетителей. Вызвали старшую медсестру. Старшая медсестра недовольна.
Пришла и Кэрен Стин. Милая, мягкая Кэрен Стин, ее благодарности и забота — словно бальзам. Она принесла Кардиналу игрушечного медвежонка в полицейской фуражке; тот все еще пахнет ее духами. Из рассказа мисс Стин он ухватил главное: Кийта Лондона выписали из интенсивной терапии. Врачи городской больницы заявили, что Кийт Лондон идет на поправку. Мисс Стин рассказала, что он в сознании, говорит, хотя и медленно, однако ничего не помнит о событиях, связанных с травмой, и она, Кэрен, надеется, что он никогда их не вспомнит.
Или это Делорм принесла мишку? Иногда, когда в голову ударял демерол, ему представлялось, что медвежонок разговаривает с ним, но он знал, что это ему только кажется. Нет-нет, игрушку принесла мисс Стин. А Делорм — человек рациональный, сентиментальничать не любит.
— Вы, видно, выросли в большой семье, мистер Кардинал. — Это юная сестра, пришла сделать ему укол. Флегматичная, редкозубая, море веснушек.
— В большой семье? У меня семья не такая уж… Ай!
— Извините. Все. Если вы чуть-чуть вот так полежите, я тут немного поправлю. — Что-то делает с постелью, расправляет простыни, как флаги. — Этот рыжий — ну и мастак же он ругаться, — продолжает она болтать. — Хорошо, что он послал главврачу цветы. Может, ему и разрешат когда-нибудь снова прийти. — Она перевернула Кардинала, приподняла, посадила обратно, и все это — с бесстрастной силой профессионала. Болело ужасно. — Но со своими рыжими волосами он не очень-то на вас смахивает. Никогда бы не подумала, что вы братья.
Лекарства впитали боль, как промокашка чернила. Он впал в дремоту, насыщенную снами, точно густой суп, и проснулся в приподнятом настроении. Где-то за всем этим пряталась тайная тревога, какая-то тень рисовалась в тумане. Он снова уснул. Ему снилось, будто Кэтрин выписалась из своей больницы и
