Мертвые без погребения

Франсуа. Нам сказали: «Поднимитесь в горы и захватите деревню». Мы ответили: «Это идиотизм, через двадцать четыре часа немцам все станет известно». Нам ответили: «Идите и займите деревню». Тогда мы сказали: «Ладно». И мы пошли. Чья вина?

Сорбье. Наша. Мы должны были выполнить приказ.

Франсуа. Мы не могли его выполнить.

Сорбье. Конечно. И все же нужно было выполнить. (Пауза.) Триста. Триста человек, которые не хотели умирать и которые умерли ни за что. Они лежат среди камней, и их тела почернели от солнца; их должно быть видно изо всех окон... Из-за нас. Из-за нас в этой деревне остались только полицаи, трупы и камни. Тяжело нам будет умирать с этим криком в ушах.

Франсуа (кричит). Отстань от нас с твоими мертвецами. Я моложе вас всех, я только подчинялся. Я не виноват! Не виноват! Не виноват!

Люси (в течение всей этой сцены сохранявшая спокойствие, нежно). Франсуа!

Франсуа (смущенно, слабым голосом). Что?

Люси. Иди ко мне, сядь рядом, братишка.

Франсуа колеблется.

(Повторяет еще более нежно.) Иди сюда!

Франсуа подходит, садится рядом с ней.

(Неловко гладит его по лицу скованными руками.) Как ты разгорячился! Где твой платок?

Франсуа. В кармане. Я не могу его вытащить.

Люси. В этом кармане?

Франсуа. Да.

Люси (опускает руку в карман его куртки, с трудом вытаскивает платок и вытирает ему лицо). Ты весь мокрый и дрожишь: не надо так много ходить.

Франсуа. Если бы я мог снять куртку...

Люси. Не думай об этом, раз это невозможно.

Он пытается снять наручники.

Не старайся их разорвать. Не думай об этом, так хуже. Сиди спокойно, дыши ровнее, замри: я замерла и спокойна, я берегу силы.

Франсуа. Для чего? Для того чтобы потом сильнее кричать? Грошовая экономия. Осталось так мало времени. Я хочу двигаться. (Хочет встать.)

Люси. Останься возле меня.

Франсуа. Я должен двигаться. Стоит мне сесть, как в голову приходят разные мысли. А я не хочу думать.

Люси. Бедный малыш.

Франсуа (опускаясь на колени перед Люси). Люси, все так трудно. Я не могу смотреть на ваши лица; мне делается страшно.

Люси. Положи голову мне на колени. Да, все так трудно, а ты такой маленький. Если бы кто-нибудь мог тебе сейчас улыбнуться и сказать: мой бедный малыш. Раньше я избавляла тебя от всех огорчений. Мой бедный малыш... Мой бедный малыш! (Резко выпрямилась.) А теперь не могу. Тоска иссушила меня. Я больше не могу плакать.

Франсуа. Не оставляй меня одного. Мне стыдно тех мыслей, что приходят мне в голову.

Люси. Послушай. Ведь есть человек, который может тебе помочь... Думай о нем. Я не одинока... (Пауза.) Со мной Жан, если бы ты мог...

Франсуа. Жан?

Люси. Они его не поймали. Сейчас он спускается к Греноблю. Он — единственный из нас — останется завтра в живых.

Франсуа. А потом?

Люси. Он вернется к нашим, они снова начнут работать, в другом месте. А потом кончится война, они будут спокойно жить в Париже, с настоящими фотографиями на настоящих удостоверениях, и люди будут называть их настоящими именами.

Франсуа. Что же, ему повезло. А мне что от этого?

Люси. Он идет сейчас через лес. Вдоль дороги стоят тополя. Он думает обо мне. На всем свете он единственный, кто думает обо мне с такой нежностью. О тебе он тоже думает. Он думает, что ты бедный малыш. Попытайся увидеть себя его глазами. Он может плакать. (Плачет.)

Франсуа. Ты тоже можешь плакать.

Люси. Я плачу его слезами.

Пауза.

Франсуа (резко встает). Хватит разговоров. В конце концов я его возненавижу.

Люси. Ты же любил его.

Франсуа Но не так, как ты.

Люси. Да, конечно, не так.

Шум шагов. Открывается дверь. Люси резко встает. Полицейский посмотрел на них и молча закрыл дверь.

Сорбье (пожимая плечами). Они развлекаются. Зачем ты встала?

Люси (садясь). Я думала, что они пришли за нами.

Канорис. Они придут позже.

Люси. Почему?

Канорис. Они ошибаются, думая, что ожидание деморализует.

Сорбье. A разве это не так? Ждать невесело, в голову лезут разные мысли.

Канорис. Безусловно. Но, с другой стороны, есть время взять себя в руки. Когда меня арестовали в первый раз — это было в Греции во времена Метаксаса,— они пришли за мной в четыре часа утра. Если бы они сразу нажали на меня, я бы заговорил. От неожиданности. Но они не стали меня допрашивать сразу. Через десять дней они прибегли к самым сильным средствам, но было уже поздно: они упустили момент — фактор неожиданности.

Сорбье. Они били тебя?

Канорис. А как ты думаешь?

Сорбье. Кулаками?

Канорис. Кулаками, ногами.

Сорбье. Тебе хотелось заговорить?

Канорис. Нет, пока бьют, можно держаться.

Сорбье. Да?.. Можно держаться... (Пауза.) Ну а когда они бьют тебя по берцовой кости или по локтям?

Канорис. Ничего, ничего. Можно держаться. (Мягко.) Сорбье.

Сорбье. Что?

Канорис. Не надо их бояться. Они лишены воображения.

Сорбье. Я боюсь себя.

Канорис. Почему? Нам нечего рассказывать. Все, что мы знаем, им уже известно. Послушайте! (Пауза.) Все совсем не так, как себе представляешь.

Франсуа. А как?