МХТ
Высокий военный в шинели, перетянутой ремнем, с зелеными «разговорами» и в фуражке с пограничным околышком вошел в театральный вестибюль.
– Товарищ военный, – преградил ему дорогу капельдинер, – Вы опоздали, спектакль заканчивается.
– Наоборот, успел, – улыбнулся военный, – Вы меня не узнали, Вера Львовна.
Капельдинер присмотрелась.
– Батюшки, Олег Алексеевич. Вы что, военным стали?
– Был да весь вышел. Таня на сцене?
– Сейчас заканчивает.
– Я разденусь и чемодан оставлю. Ладно?
– Конечно.
Леонидов снял шинель. Поставил чемодан, взял с собой вещмешок и пошел к служебному входу.
У дверей стоял на полу большой портрет Ленина украшенный еловыми ветками и обвитый траурным крепом.
Когда отгремели аплодисменты, Татьяна и Михаил Романович поднимались к гримуборным.
– Я вся извелась, Михаил Романович, я читаю его корреспонденции. Басмачи, стрельба, атаки. Я так не могу.
– Если корреспонденции идут, значит, жив и здоров. Не такой человек твой Леонидов. Подожди. Понюхай. Чувствуешь?
– Нет.
– Дыней пахнет.
В тусклом свете лампочек они увидели высокого военного.
– Это он, – крикнула Татьяна и побежала к нему.
Они обнялись.
Отдуваясь, подошел Михаил Романович.
– Ну здравствуй. Господи, да у тебя орден. Посмотри, Татьяна.
На гимнастерке Олега сиял орден Красного знамени.
– А почему дыней пахнет? – повел носом Михаил Романович.
Олег засмеялся, открыл мешок, полный сушеной дыни.
– Все, разгримировывайтесь и в «Домино», – сказал Леонидов, – заскучал я по московской жизни.
Москва, 1948 год
К угловому дому по улице Горького и проезду МХАТа подъехал сияющий никелированными деталями трофейный «Хорьх».
Из него вышел полковник милиции Тыльнер, открыл дверцу, протянул руку.
Из машины вышла Народная артистка СССР Татьяна Лескова.
На правом лацкане элегантного темного костюма две медали Сталинской премии (в те годы их обязательно носили), на левом лацкане изящная серебряная роза.
Она была не молода, но очень хороша собой.
С водительского места вылез Олег Леонидов в прекрасном сером костюме. Над карманом пиджака две орденские планки (тогда их тоже носили).
Несмотря на седину, он был по-прежнему подвижен и подтянут.
– Ну пойдем, выпьем шампанского перед премьерой.
Они направились к входу в магазин «Российские вина».
– Георгий, – спросил Олег, ты помнишь?
И исчез дом, исчезла вывеска «Российские вина».
Наверху надпись «Лечебница для душевнобольных», внизу клоун в костюме Домино...
– Конечно, помню, – ответил Тыльнер, и они вошли в вернувшиеся вновь «Российские вина».
Продавщица за мраморным прилавком засуетилась, увидев дорогих гостей.
Налила по бокалу шампанского.
– За что пьем? – спросил Тыльнер, – за премьеру пьют после спектакля.
Леонидову вдруг показалось, что его кто-то окликнул.
Олег повернулся к двери и …увидел, словно наяву, как вошел Сережа Есенин в цилиндре и с гармошкой в руках, за ним писатель Арнаутов, Баронесса, бандит Глеб, иронично улыбающийся Бартеньев, княгиня Ольга, Федор Мартынов, Яков Блюмкин, сутулясь, прошагал за нами, подмигнув Леонидову.
Они входили и шли в угол, где должна была быть лестница в кафе...тени, навсегда поселившиеся в памяти Леонидова и ставшие спутниками его жизни.
– Так за что пьем, Олег, – опять спросил Тыльнер. – Что с тобой?
– За тени, – грустно сказала Леонидов, – за тени живущие здесь. За тени, ищущие кафе «Домино».
