Открытая дверь позволяла видеть неприбранную постель и прямоугольное зеркало шкафа. Мари в черном костюме, со шляпкой на голове, держа свою маленькую сумку в руке, стояла на пороге и старательно прикладывала платок к носу, но делала это она не так, когда плачут, а просто как простуженный человек. Она здорово простыла утром в холодном, неотапливаемом, по крайней мере в вагонах третьего класса, поезде.
Одиль спускалась в растрепанном виде, и на лице ее ясно читалась катастрофа. Запыхавшись, она прошла перед сестрой и, не переставая стонать, стала рыться в шкафу.
— Боже!.. Боже!..
Потом она сорвала с себя ночную рубашку, в которой ходила до сих пор. Она стояла совсем обнаженная, рыжеволосая и мертвенно-бледная в сером свете дня.
Это было неожиданно. Мари невольно заметила, что ее сестра потолстела, а ее груди с крошечными ярко-розовыми сосками, которым Мари всегда завидовала, стали еще крепче, чем раньше.
Одиль одевалась, задыхаясь от волнения и беспокойства. Она говорила, не размышляя:
— Что он с тобой сделал-то?
И тут же, не дожидаясь ответа:
— Постой в коридоре… Предупреди меня, если он станет спускаться…
Несмотря на спешку, она, однако, натянула пояс, чулки, лифчик. Мари ходила взад и вперед по коридору, иногда останавливаясь в проеме двери.
— Ничего не слышно?
— Нет…
Наконец, уже одетая, Одиль поискала еще какие-то вещи, сама не зная какие, потом решилась идти.
— Идем… Расскажу по дороге… Я очень боюсь.
Бросив взгляд наверх, они обе стали спускаться по лестнице, затем появились в зале кафе, где все смотрели, как они проходили.
Видимо, собирался дождь. Небо заволокло тучами. Порывы холодного ветра прокатывались по набережной. Одиль бежала по тротуару, увлекая за собой сестру и время от времени оглядываясь.
— Ты не можешь себе представить… Он нас застукал, Марселя и меня…
Мари хотела рассмеяться, но сумела произнести серьезно:
— Что это на тебя нашло?
— Сама не знаю. Я себя спрашиваю, как это случилось.
Они шли по узким тротуарам оживленной улицы, и их толкали прохожие. Одиль очень суетилась, но шла не быстрее, чем спокойно идущая сестра. Мари убежденно говорила:
— Ты всегда была дурочкой, сестричка дорогая!
— Разве я виновата, что не могу отказать?
— Да ты ждешь этого, даже если тебя не просят!..
Они проходили мимо лавок, магазинов. Они были в большом городе. Их едва не задевали трамваи.
— А ты? — внезапно спросила Одиль.
— Что — я?
— С тобой этого еще не было? Шателар не попытался?
— С чего бы это? Было решено, что он попытается?
— Не хочу тебе этого говорить. Ты не понимаешь…
Как бы не так! Как бы не так! Мари уже поняла, что ее заманили в ловушку и что ее сестра, вполне возможно, далеко не столь невинна в этом деле, как хочет казаться.
Они добрались до вокзала. Остановившись, Мари внезапно спросила:
— У тебя есть деньги?
Одиль, порывшись в сумочке, нашла только смятые сто франков и мелочь.
— Это все?.. А в сберегательной кассе у тебя есть что-нибудь?
— Нет…
— Шателар что, не платил тебе?
— Платил лишь до тех пор, пока мы не стали жить вместе…
Мари пожала плечами и пошла купить два билета до Байо. Им оставалось около часа просидеть на скамейке в зале ожидания, и Мари все чаще и чаще сморкалась, а нос ее все краснел. Вокруг них были люди, так что они не могли говорить свободно. Им пришлось обмениваться только общими фразами, и усатая толстуха строго слушала их, наморщив лоб от желания понять.
— Ты не думаешь, что он придет?
Нет! Мари в это не верила. И она не выказывала никакого волнения по поводу произошедшего с ее сестрой.
— Интересно, что он сделал с Марселем?..
— А почему ты думаешь, что он с ним что-нибудь сделал?
Через стеклянную дверь они видели поезд, уже полчаса стоявший на том же месте.
— Ты поживешь в Порте несколько дней, и у тебя будет время дать объявление…
— Объявление? О чем?
— О поиске работы…
Мари словно не чувствовала холода, вот только нос…
Она не любила, когда он у нее краснел, и пудрилась всякий раз, как сморкалась.
— Я могу переночевать у тебя?
— Пока не знаю…
Она два-три раза толкнула Одиль ногой, чтобы привлечь внимание к усатой тетке, но эта тетка Одиль никак не интересовала.
— Что такое?
— Ничего… Не дергайся, девочка…
Мари говорила «девочка» уже каким-то покровительственным тоном.
В Байо они опоздали на автобус и должны были ждать вечернего рейса, не зная, куда деться, потому что кинотеатры еще не были открыты. Но они хотя бы поели пирожных. Они ели их, прогуливаясь вдоль витрин, когда Мари, внезапно охваченная какой-то мыслью, остановилась перед одним из магазинов.
— Ты умеешь хоть немножко шить? — спросила она сестру. — Раз уж тебе нечего будет делать какое-то время, я куплю все необходимое, чтобы сшить мне белье.
Мгновение спустя, уже в магазине, она прошептала:
— Дай-ка мне твои сто франков… У меня не хватает…
Снова пошел дождь. В лавке пахло холстом и хлопком. Целый час Мари придирчиво изучала товар, прежде чем решиться на покупку; вышла она с мягким розовым пакетом.
— Твое дело — оставаться дома… И тогда тебе никто ничего не скажет…
Дело в том, что их дом на скалистой улочке пока еще принадлежал им.
Дядюшка Пенсмен должен был заниматься и домом, и отцовским баркасом, пришвартованным в гавани со всем необходимым на борту, хоть сейчас в море.
— Как бы то ни было, иди… А мне нужно в кафе… Я вернусь к тебе, и ночевать мы будем вместе…
— Точно?
На набережной они разошлись; моросил мелкий дождь. Тазовые фонари были зажжены, прилив почти закончился. Мари вошла в «Морское кафе», снимая свою шляпу; беглого взора вокруг ей хватило, чтобы понять: каждый на своем месте.
— Здравствуйте!..
— Иди-ка быстро переодевайся, а то хозяйка устроит тебе…
— Почему?
— Ты разве не должна была вернуться к четырем часам?
— Я опоздала на автобус.
