— Мари!.. Я хочу, чтобы ты на минутку вышла!
Около нее, за покрытым скатертью столиком, который она обслуживала, сидели двое — Шателар и Учитель.
— Что ты такое сказал, сынок?
Отец возвышался над ним как стена, и Марсель был вынужден поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Я достаточно взрослый, чтобы самому знать, что мне делать…
— Что-о? Что ты такое сказал?
— Мари, мне нужно с тобой поговорить…
Раньше он уже представлял себе такую бурную сцену в малейших деталях, но это было, когда он оставался один в темноте, и никогда не предполагал, что нечто подобное может произойти в действительности. Его губы дрожали. Еще немного, и у него застучали бы зубы. Он инстинктивно поднял руку, чтобы защититься от ударов.
Он угадал, потому что рука отца поднялась к его лицу, схватила его за ухо и сжала так сильно, что Марсель вскрикнул от боли.
— Быстро домой, понял?.. Быстро! И жди меня, я поучу тебя жизни…
Люди кругом смеялись. Марсель видел разные выражения на лицах, но никто не пришел ему на помощь.
— Не пойду! — заявил он. — Я хочу поговорить с Мари…
— Что ты сказал?
— Что не пойду, больше не вернусь домой… Я сказал…
Стул с грохотом перевернулся. Марсель отступил, потому что отец всей своей массой толкал его к двери, крутя ему ухо.
— Быстро, я сказал!.. Быстро, паршивец!
Но Марсель в бешенстве еще раз взвизгнул:
— Мари!
Он споткнулся. Его очень сильно толкнули, и он, сделав два-три шага назад и теряя равновесие, ударился о край тротуара спиной, пролежал, растянувшись, некоторое время, прежде чем встать, словно желая испить чашу своего унижения и бешенства до дна.
Дверь кафе закрылась, а внутри слышались голоса.
Морозный воздух поднимался из колышущегося мрака моря. Марсель дрожал не Столько от холода, сколько от злости и нетерпения. Его била лихорадка. Он разговаривал сам с собой, не отрывая взгляда от трех освещенных треугольников «Морского кафе» по другую сторону узкого канала.
— Она не придет… Она не осмелится прийти…
Речь, разумеется, шла о Мари, и Марсель вряд ли мог объяснить, почему он употребил слово «осмелится».
Скорее всего, потому, что его снова охватила мысль об отмщении? Потому что он сам только что был унижен своим отцом, выброшен вон, его плоть и гордость пострадали, потому что сам он не осмелился оказать сопротивление?
Конечно, было бы неплохо, чтобы и он, в свою очередь, заставил испугаться кого-нибудь — Мари, скажем, которая знала теперь, что он ее ждет, и не осмеливается прийти.
Она не осмеливалась не только из-за него, но и из-за другого, Шателара: ей было бы стыдно показать, как она бегает за мальчишкой!
Вот что такое жизнь! И все это время море вздыхало, пронизывая юношу своим влажным дыханием, пахнущим водорослями.
За желтыми шторами люди разговаривали, выпивали, смеялись; завсегдатаи глазели на снующую мимо них Мари, слышали ее голос, и это никак их не волновало.
— Она не осмелится прийти! Я это знаю!..
Марсель плутовал сам с собой, повторяя с такой уверенностью, что она не придет: он надеялся обмануться.
— Она не придет!
И чудо наконец произошло, произошло самым обычным образом, даже обескураживающим своей естественностью. Дверь кафе приотворилась и тотчас же захлопнулась, но силуэт Мари мелькнул на пороге. Она остановилась на мгновение, чтобы накинуть пальто на голову, как делали во время дождя все местные девчонки.
Откуда у него возникло ощущение, что Мари бледна, хотя она стояла так далеко и не была освещена? Она быстро взглянула направо, потом налево.
Конечно, она не могла видеть его, почти скрытого бараком таможни, но тем не менее она бросилась в его сторону, перебежала улицу, устремилась на разводной мост, где непроизвольно замедлила шаги, чтобы не стучать так громко по мосту.
Как и обычно, не доходя двух метров до него, она произнесла:
— Ты тут. Марсель?
И сразу же, без гнева, но и без сочувствия:
— Ты что, совсем спятил?
Они приблизились друг к другу вплотную, и теперь их дала в темноте выступали более отчетливо и, казалось, даже светились. Мари видела, разумеется, что Марсель не в себе; она насупила брови и с нетерпением, теребя на груди одежду, спросила:
— Что это ты такое сделал, скажи? Тебе что, вдруг захотелось, чтобы я потеряла работу?
— Мари…
— Что — Мари? Прежде всего, я не хочу, чтобы ты приходил в кафе, понял?
— А если я не хочу, чтобы ты туда возвращалась? — осмелился он выдавить из себя.
— Уж лучше помалкивай! То, что я делаю, тебя не касается…
— Мари!
— Мари! Мари! Мари! Многого ты добьешься, повторяя мое имя хоть сотню раз!
Он стоял совсем рядом с ней, но не решался до нее дотронуться. Вообще-то говоря, ничего не произошло, но теперь казалось невозможным, что она снова позволит ему сжать свою шершавую ладошку в его руке, прижаться губами к ее дышащей теплом шее.
— Мне так плохо… — униженно бормотал он.
— Ты просто мальчишка, вот кто ты!
— Вспомни, Мари…
— Только потому, что мы пять или шесть раз обнимались в темноте, ты уже вообразил себе…
— Я люблю тебя!
Он понизил голос, сам взволнованный этим словом, а она, пожав плечами и глядя с беспокойством в сторону кафе, бросила:
— Дурачок ты, вот что!
— Но ты тоже мне говорила, что любишь меня…
— Ну, только потому, что когда-то так говорят молодым людям…
Несмотря на головокружение, он продолжал:
— Так ты любишь другого, верно? Ты влюблена в этого человека…
— Замолчи, Марсель… Я должна вернуться, иначе меня пойдут искать…
Обещай оставить меня в покое…
— Признайся, ты его любишь…
— Я уже сказала, что ты дурачок!..
— Признайся…
Она как чувствовала, что ей больше нельзя задерживаться. Не уйдя минутой раньше, она была вынуждена остаться, потому что послышался шум тяжелых железных зубьев моста, который начали разводить. Короткий гудок сирены донесся из глубины бухты, подобно зову какого-то животного в ночи. Черная масса судна с зеленым и красным огоньками, которые, казалось, скользят по стенам домов на набережной, задвигались в ночи.
