Вокруг толстой ветви яблони был плотно обмотан кожаный повод коня – красавца гнедого, заседланного на удивление старым и поношенным деревянным седлом, на какое не сядет ни один уважающий себя всадник, а тем более природный цыган.
Конь нервничал, мотал головой и фыркал.
Цыгана лениво, с неторопливым спокойствием людей, умеющих убивать, окружало пятеро мужиков. Двое держали короткие, с толстым обухом топоры, более удобные для работы, чем легкие пастушьи чупаги; третий доставал из ножен свой нож, в отличие от цыганского широкий и прямой, а четвертый тряпицей наскоро перевязывал пятому рассеченную руку. Видимо, цыганенок уже успел расстараться. По лицам мужиков ясно было видно, что жить мальчишке остается считаные минуты. Просто никому не хотелось лезть первым и зря кровавиться.
Джош рычал, скалясь страшной пастью, и тянул Марту вперед.
– Это цыган, – успокаивающе бросила женщина псу. – Конокрад. Ты же никогда не связывался с конокрадами, Молчальник! Да что ты, в самом деле, ведь посекут топорами – и его, и нас с тобою!
Пес не слышал.
– Не возьму я их, Джош, – чуть не плакала Марта, из последних сил держа пса. – Сам знаешь, надорвалась я с тобой, много не вынесу… и устала с дороги. С княжичем – это ведь так, забава одна была, как тебе у деревенского дурня яблоко с воза снять… Да стой ты! Черт с тобой, Джош!..
На последних словах Марта поспешно захлопнула рот, наскоро огляделась по сторонам и, отпустив собаку, пошла к мужикам и конокраду.
Джош беззвучно ступал следом.
– За что парня губите, люди добрые? – спросила Марта, подойдя к раненому.
– Коня свел, падлюка! – ответил тот властным голосом, по которому сразу можно было признать сельского войта. – Я-то думал – все, сгинул жеребец, уведут в Силезию или за Дунай, и пиши пропало… Не успели увести, племя египетское!
– Не подходи! – безнадежно вскрикнул цыганенок. – Ай, не подходи, жизни лишу!
Марта протянула руку и легко коснулась предплечья раненого чуть выше наспех замотанного тряпицей пореза. Человек встрепенулся, хотя порез был пустяковый и, даже задень его Марта, боли особой не причинил бы, потом часто-часто заморгал, словно ему в глаз попала соринка, помотал кудлатой головой и недоумевающе уставился на своих спутников.
– Эй, мужики! – крикнул он. – Погодьте! А за что мы цыгана этого рубить собрались?!
Ближайший обладатель топора – коренастый угрюмый бородач – повернулся и выразительно постучал себя обухом по лбу. Правда, лоб у него даже на первый взгляд был такой, что можно было стукнуть и посильнее – если топора не жалко.
– Сдурел, Саблик?! Он же коня у тебя свел!
– Коня?!
– Ну да! Твоего гнедого! Да ты что, ослеп – вот же твой жеребец стоит!
– Это не мой жеребец! – с уверенностью заявил раненый Саблик.
– Не твой?
– Не мой. Сроду у меня гнедых не водилось.
– Так ты ж сам заорал, как мы к Струге подъехали: держите, братья, конокрада чертова, вражью силу! Я и приметил – вроде бы знакомый гнедой под цыганом гарцует! Еще обрадовался – спешился кучерявый, коня поить стал, а то ушел бы верхами!..
– Не мой конь. – Саблик отвернулся и стал перевязывать пострадавшую руку заново, ловко помогая здоровой руке зубами. – Сроду не водилось у меня гнедых. Не люблю.
– Тогда за что мы цыгана рубим?!
– Не знаю. Может, он в твое ведро плюнул.
Бородач сунул топор за пояс и вразвалочку подошел к Саблику. Постоял, глядя на того с явным желанием дать раненому по уху, после звучно высморкался Саблику под ноги и двинулся к колодцу.
Остальные, пожимая плечами, потянулись за ним.
Марта проводила их усталым взглядом и направилась к цыганенку.
– Не подходи! – Цыганенок сунул ей в лицо нож, чуть не порезав губу, и теснее прижался спиной к яблоне. – Убью!
Марта не ответила.
– Не подходи! – еще раз взвизгнул парнишка и заплакал, садясь на землю.
Джош облизал цыганенку мокрые щеки и лег рядом, покусывая стебельки травы.
– Мотал бы ты отсюда. – Марта отерла пот со лба и поняла, что испугалась – дико, смертно испугалась, просто раньше не успела это заметить, а и заметила, так не пустила в сердце.
Кинулся бы Джош-сумасброд на мужиков, лег бы под топорами за дурость свою неуемную…
– Друц, – забормотал цыганенок, уставясь в землю. – Зовут меня Друц!.. Я для тебя, госпожа, я за тебя… Наш табор в Силезию третьего дня ушел, там ярмарка знатная, а я не успел!.. Задержался я тут… Хочешь, госпожа, вынь мою душу, топчи ее, дави каблуками – благодарить стану, в ножки поклонюсь! Хочешь?!
Золотая серьга в его левом ухе качалась, играя солнечными зайчиками.
