– Ну разумеется, сын мой, ну разумеется! – всплеснул руками провинциал и чуть заметно улыбнулся.
«Если что не так, то придется, скорее всего, усмирять этого выскочку Райцежа, – подумалось епископу. – И тут Лентовский с его людьми окажется как нельзя кстати!»
Занятый этими мыслями, Гембицкий не заметил, как в свете костра недобро блеснули глаза старого князя.
…Время от времени пастух прямо на ходу прикладывался к полученной бутыли, восхищенно крякал, останавливался, тщательно затыкал бутыль пробкой и прятал обратно за пазуху, после чего шел дальше.
Пьяница-гураль утверждал, что ходу до кладбища не больше получаса, однако они шли уже значительно дольше, и ничего похожего на цель их путешествия пока видно не было.
– Уж не сбился ли ты с дороги, сын мой? – не выдержал наконец Гембицкий, которому начало казаться, что подлец-проводник просто-напросто морочит им голову и водит по кругу; и вообще, все они тут, в этих забытых богом горах, еретики, язычники и разбойники, все друг с другом в сговоре, так что следовало бы…
– Ни в коем случае, святой отец! – уверенно заявил гураль. – То есть поначалу, конечно, сбился, как не сбиться на трезвую-то голову, но зато теперь уж точно знаю, куда идти. Скоро придем, вы не беспокойтесь!
– И куда же нам, по-твоему, идти? – насмешливо бросил князь, которого это ночная прогулка с плутанием по горам и пьяным проводником не то чтобы раздражала, а скорее забавляла.
– Туда, – проводник уверенно махнул рукой куда-то в темноту и в подтверждение двинулся в противоположном направлении.
Некоторое время все снова шли молча, пока епископ, уже не в первый раз за сегодняшнюю сумбурную ночь, не обратил внимание на раздражающее мельтешение над головой. Что-то с писком и хлопаньем носилось над ними: нетопыри – не нетопыри, тени – не тени… Его преосвященство на всякий случай перекрестился и быстро зашептал молитву, но на странных тварей это не произвело никакого впечатления. Тогда Гембицкий, чуть ускорив шаги и тут же пару раз споткнувшись, догнал шедшего впереди проводника и тронул его за плечо.
– А скажи-ка, сын мой, – ласковый тон его преосвященства не предвещал ничего хорошего, – не знаешь ли ты, что это такое над нами мельтешит?
Гураль мельком посмотрел вверх, бесшабашно взъерошил волосы пятерней, но, взглянув на строгое лицо провинциала, наскоро перекрестился.
– Конечно, знаю, святой отец. Чего уж тут не знать? Бухруны это.
– Кто? – не понял епископ.
– Бухруны, говорю!
– И кто они, эти… бухруны? Нечисть?
– Вряд ли. Под луной аж лоснятся – выходит, чистые!
– Может, зверье какое? – предположил Гембицкий. – Вроде нетопырей?
– Ну вы скажете! – уверенно опроверг предположение епископа проводник. – Бухруны, и навроде топырей! Смех, и только!
– И что же твои бухруны делают? – поинтересовался провинциал с язвительной усмешкой.
– Мои – ничего. А эти летают!
– Это я и сам вижу! – епископ начал понемногу выходить из себя. – Вред от них какой-нибудь быть может?
– Понятное дело! – с уверенностью заявил пастух. – Заморочить могут, потом вовсе извести… Хотя могут и навести.
– Кого навести? – его преосвященство явно был сбит с толку обилием в этих горах неизвестных ему дотоле существ: Веснянки, Зарницы, Майки, Полуденницы, а теперь вот еще и бухруны, которых к тому же довелось увидеть собственными глазами.
– Да кого угодно! – беззаботно ответил гураль. – Сейчас вот нас наводят.
– Нас?! – До его преосвященства не сразу дошло, что это его, ставленника Ватикана, епископа Гембицкого, непонятно куда наводят неведомые бухруны!
А когда наконец дошло и разъяренный епископ уже набрал в грудь воздуха, чтобы выразить свое мнение по поводу проводника, бухрунов и вообще здешних порядков, то выяснилось, что пастух был абсолютно прав и бухруны их таки навели, причем именно туда, куда надо: впереди из темноты, на фоне звездного неба, проступили близкие силуэты крестов шафлярского кладбища.
Шесть темных призраков застыли на краю холма, вцепившись друг в друга, и епископ не сразу понял, что там происходит. А когда наконец разглядел, то невольно перекрестился и зашептал молитву: пятеро из последних сил держали шестого, а этот шестой вырывался, нечеловечески извиваясь и дергаясь, как припадочный, и было в его конвульсиях нечто жуткое, противоестественное. Руки-ноги человека изгибались под совершенно немыслимыми углами, отчаянный стон время от времени прорывался сквозь плотно стиснутые в судороге губы, на которых выступила пена. И носился вокруг, подвывая, большой пегий пес, не решаясь приблизиться к сплетенным в одно целое людям.
– Дьявол! Это сам дьявол, святой отец! – шептал рядом гайдук Лентовского, истово крестясь и указывая другой рукой на извивающуюся фигуру в чудом удерживающемся на голове берете с петушиным пером.
И еще мерещилось провинциалу, будто какие-то призрачные тени одна за другой выскальзывают из круга сцепившихся тел и исчезают в ночи со стоном облегчения, словно вырвавшиеся наконец на свободу души грешников…
А потом тот, которого перепуганный гайдук назвал дьяволом, невероятным усилием освободился от
