державших его рук, рванулся в сторону, сбив кого-то с ног, – и замер, дико озираясь по сторонам. Остальные люди на холме тоже окаменели в изнеможении – и тут все увидели, как тело существа в берете, лишь внешне похожего на человека, засветилось изнутри холодным зеленоватым светом, каким светятся гнилушки в ночном лесу. Свет этот разгорался, становился ярче, вот уже языки зеленого пламени пляшут вокруг зловещей фигуры порождения Тьмы, осветив изможденные лица глядевших на него людей. И, словно отвечая на неслышный зов, таким же зеленым светом засветился стоявший неподалеку старый тарантас вместе с запряженной в него лошадью; свет становился нестерпимым, он слепил глаза, словно и человек, и тарантас, и лошадь постепенно раскалялись изнутри, наливаясь огнем самой преисподней, и вдруг с негромким хлопком человек (?!) исчез в облаке серного дыма, вместе с ним исчезли и тарантас, и лошадь, сразу навалилась темнота, а епископ, старый князь, монахи с гайдуками и мгновенно протрезвевшим пастухом стояли и смотрели на то место, где только что находился посланец ада, и точно так же смотрели туда измученные люди на краю холма…
Первым зашевелился, приходя в себя, настоятель тынецкого монастыря. Он оглянулся, скорее угадал, чем увидел темные фигуры людей у подножия кладбищенского холма, каким-то шестым чувством узнал епископа и с запоздалыми словами: «Apage, satanas!» воздел к небу руки.
– …Искренне поздравляю вас, отец настоятель! – это были первые слова взобравшегося на холм, но не до конца пришедшего в себя епископа.
А что еще мог он сказать?!
– Своими глазами видел я, как боролись вы вместе с этими благочестивыми людьми с врагом рода человеческого и как с позором бежал в геенну посрамленный дьявол, изгнанный вами! Теперь убедился я: клевета, ложь и клевета все, что мне о вас рассказывали! Только истинно верующий в Господа нашего и чистый душой человек способен на такое! Теперь я лично буду писать в Рим и ходатайствовать перед Его Святейшеством, чтоб ваши заслуги перед Богом и церковью были оценены по достоинству!..
Епископ говорил еще что-то, а за его спиной шептались гайдуки князя Лентовского:
– Живьем, живьем хотел дьявола взять! Эх, жаль, не удержал!
– А может, оно и к лучшему? В аду ему место, проклятому, а не здесь, вот тынецкий настоятель его туда и отправил!
– Никак святой он, братцы, этот аббат! Его преосвященство вон и за крест хватался, и молитву читал, а сатане все нипочем! Не то что аббат – врукопашную…
Разумеется, его преосвященству, который прекрасно слышал, о чем шепчутся за его спиной гайдуки, подобные разговоры отнюдь не доставляли удовольствия. Но поделать он ничего не мог: свидетелей было больше чем достаточно, и видели все не только его монахи, но и гайдуки, пьяный пастух и сам Лентовский, а уж в княжеских словах вряд ли кто станет сомневаться! Много разного водилось за старым князем, но во лжи его еще никто уличить не посмел… да и повода не было.
– Благодарю вас, ваше преосвященство, – устало улыбнулся аббат Ян, скромно склоняя голову. – Но я всего лишь исполнял свой долг перед Господом нашим и святой церковью. И не один я встал на дороге у врага рода человеческого. Помогла мне искренняя вера этих честных христиан, – настоятель кивнул на сгрудившихся у него за спиной Михала, Марту, Терезу и Мардулу, – иначе и не знаю, совладал бы я в одиночку с Нечистым!
– Скромность всегда была вашей добродетелью, отец настоятель, – сухо заметил Гембицкий. – А теперь давайте возблагодарим Господа нашего за счастливое избавление и за то, что даровал вам и этим честным христианам силы для борьбы с дьяволом.
Спорить с епископом никто не стал, и все присутствующие опустились на колени.
– Теперь же не пора ли нам идти, отец настоятель? – заметил Гембицкий, закончив молитву и поднимаясь с колен.
– Благодарю, ваше преосвященство, но я обещал отцу, что пробуду на его могиле до восхода. А я привык исполнять свои обещания, – твердо ответил отец Ян.
– Ну что ж, – пожал плечами провинциал. – Да хранит вас Господь.
Он неторопливо перекрестил остающихся и начал спускаться вниз в сопровождении доминиканцев.
Однако Лентовский и гайдуки не спешили последовать за его преосвященством. Старый князь стоял, подбоченясь, и сверлил Михала, в изнеможении опершегося о могильный крест, ненавидящим взором своего единственного глаза.
В этом взгляде ясно читалось все, о чем думает сейчас старый князь. Убийца его сына должен умереть, несмотря ни на что, и ни бог, ни дьявол не остановят князя. Солтыс Ясица Кулах сказал: «Вызывай его на честный бой…» Вот и пришло время для этого самого «честного боя», в котором Михалу не выстоять и минуты – с обожженными руками, едва живому, вымотанному до предела схваткой с сатаной… Но бой будет честным, один на один, при видоках, и ни солтыс Кулах, ни кто другой не посмеет после пенять князю за эту смерть и чинить ему препоны в здешних горах. Все будет честно. И убитый Янош будет отомщен…
Похоже, не только Михал прочел все это во взгляде Лентовского. И без того бледная Марта вдруг побледнела еще больше и, схватив за локоть стоявшую рядом ничего не понимающую Терезу, лихорадочно зашептала ей что-то в ухо.
Бабий шепот не интересовал князя. Лентовский медленно направился к Михалу, продолжая жечь того взглядом. Он не видел, как женщины на мгновение обнялись, глядя друг на друга остановившимися глазами, а потом Марта змеей скользнула в ноги князю, норовя поцеловать его ладонь.
– Князь, пощади воеводу Райцежа! Помилуй, не заставляй с тобой рубиться! Сына твоего он в честном бою убил – все видели! Не пятнай же княжеские руки кровью, а княжескую честь – позором!
Лентовский вздрогнул, как от удара, хотел было отпихнуть сапогом сумасшедшую бабу, но почему-то передумал, осторожно высвободился и остановился перед Михалом в раздумье. Что-то происходило сейчас в душе Лентовского, что-то невидимое со стороны, но тем не менее отражавшееся на лице старого князя, моргавшего единственным глазом так, словно тот у него чесался.
Минуту, другую стоял князь перед убийцей сына своего, и постепенно угасал раскаленный уголь в его глазнице, разглаживались морщины на челе…
А потом поникли плечи грозного князя Лентовского. Со вздохом шагнув вперед, он тяжело хлопнул воеводу по спине, отчего Михал едва удержался на ногах, повернулся и пошел прочь, так и не сказав ни слова. Оторопевшие пахолки табунком двинулись вслед за князем, изумленно переглядываясь на ходу, но не
