но было слишком поздно.
На это Риццарди кивнул и хмыкнул. Сморщенная кожа рук сказала ему, насколько поздно.
— Похоже, он уже давно в воде, Этторе. Но я уверен, ты скажешь точнее.
Приняв этот комплимент как должное, Риццарди вплотную занялся трупом. Когда он наклонился над ним, шепот в толпе стал еще более шипящим. Он не обратил на это внимания, осторожно поставил свою сумку на сухое место рядом с телом, и нагнулся над ним.
Брунетти повернулся и пошел туда, куда полицейские оттеснили первые ряды собравшихся.
— Вы уже сообщили ваши имена и адреса — теперь можете идти. Больше тут смотреть не на что. Значит, ступайте, ступайте отсюда все. — Старик с седой бородой, присев, выглядывал из-за спины Брунетти, стараясь увидеть, что делает с телом врач. — Я же сказал: вы можете идти, — обратился Брунетти прямо к этому старику.
Тот выпрямился, безразлично глянул на Брунетти, потом снова нагнулся, интересуясь исключительно действиями врача. Какая-то старуха сердито потянула за поводок своего терьера и ушла, явно возмущенная очередным проявлением полицейской грубости. Люди в форме медленно двигались в толпе, словом или осторожным прикосновением к плечу заставляя каждого повернуться и уйти, постепенно очищая место для полиции. Последним отступил бородатый старик, но отошел не дальше чугунного ограждения у подножия статуи Коллеони, к которому и прислонился, намереваясь стоять там до упора, отстаивая свои гражданские права.
— Гвидо, подойди сюда на минутку, — окликнул комиссара Риццарди.
Брунетти повернулся, подошел и стал рядом с врачом, который, стоя на коленях, расстегнул рубашку на покойнике. На левом боку, примерно в пяти дюймах над талией, Брунетти увидел горизонтальную зубчатую по краям черту, кожа вокруг которой была странного серовато-синего цвета. Он опустился на колени рядом с Риццарди в холодную лужу, чтобы взглянуть на это поближе. Порез был длиной с его большой палец и, вероятно, потому, что тело долго пробыло в воде, теперь широко раскрылся.
— Это не турист, который напился и упал в канал, Гвидо.
Брунетти кивнул, молча соглашаясь.
— Чем можно было сделать вот такое? — спросил он, кивая на рану.
— Ножом. С широким лезвием. И тот, кто это сделал, был либо очень умел, либо очень удачлив.
— Почему? — спросил Брунетти.
— Мне бы не хотелось строить догадки. Сначала надо сделать вскрытие и исследовать все, как положено, — сказал Риццарди. — Однако, насколько я могу судить, удар был нанесен под таким углом, что лезвие прошло прямо к сердцу. Никаких ребер на пути. Ничего. Легкий удар, легкое нажатие, и он мертв. — И Риццарди повторил: — Тут либо умение, либо удача.
Брунетти видел только ширину раны; он понятия не имел о том, какой путь проделал нож внутри тела.
— А это не могло быть что-то еще? В смысле — кроме ножа?
— Не скажу точно, пока внимательно не исследую внутренние ткани, но вряд ли.
— Так может, если нож не дошел до сердца, парня утопили?
Риццарди сел на корточки, аккуратно подвернув под себя полы плаща, чтобы не замочить их в луже.
— Нет, это вряд ли. Если бы удар не попал в сердце, рана не помешала бы ему выбраться из воды. Ты только посмотри, какой он бледный. Я думаю, произошло вот что. Один удар. Под точно рассчитанным углом. Смерть могла наступить почти мгновенно. — Он поднялся на ноги и совершил нечто вроде молитвы, единственное, на что юноша мог еще рассчитывать в это утро. — Вот бедняга. Красивый и в прекрасной физической форме. Я бы сказал, что он был спортсменом или по крайней мере очень следил за собой.
Риццарди опять склонился над телом и жестом, который выглядел странно отеческим, провел рукой по глазам покойного, пытаясь закрыть их. Один глаз не закрывался. Другой закрылся на мгновение, потом медленно открылся и снова уставился в небо.
Риццарди что-то пробормотал себе под нос, вынул из нагрудного кармана платок и положил его на лицо юноши.
— Закрой ему лицо. Он умер молодым,[8] — прошептал Брунетти.
— Что?
Брунетти пожал плечами:
— Ничего. Так говорит Паола. — Он отвел глаза от лица утопленника, на краткий миг устремив взгляд на базилику, и при виде симметрии ее фасада на мгновение обрел душевный покой. — Когда ты сможешь сказать мне что-нибудь определенное, Этторе?
Риццарди быстро глянул на часы:
— Если твои ребята смогут отвезти его на кладбище сейчас, я займусь им сегодня же утром, попозже. Позвони мне после ланча, и я смогу сказать точнее. Но думаю, здесь сомневаться не приходится, Гвидо. — Врач помешкал, не желая указывать Брунетти, как тому делать свое дело. — Ты не хочешь посмотреть его карманы?
Хотя Брунетти делал это множество раз за время службы, он терпеть не мог этого первого ужасного необязательного вторжения в покой умерших. Ему не нравилось рыться в их дневниках и рисунках, листать письма, трогать одежду.
Брунетти присел на корточки рядом с молодым человеком и сунул руку в карман его брюк. На дне одного кармана он нашел несколько монет и положил их рядом с телом. В другом было простое металлическое кольцо с висящими на нем четырьмя ключами. Не дожидаясь просьбы, Риццарди наклонился, помогая перевернуть тело на бок, чтобы Брунетти мог залезть в задние карманы. В одном оказался намокший желтый прямоугольник, очевидно билет на поезд, а в другом бумажная салфетка, тоже намокшая. Брунетти кивнул Риццарди, и они снова положили тело на спину.
Брунетти взял одну из монет и протянул врачу:
— Американская. Двадцать пять центов. — Странно найти такую вещь в кармане мертвого человека в Венеции.
— А, вот в чем дело, — сказал врач. — Это американец.
— Почему?
— Он в очень хорошей спортивной форме, — ответил Риццарди, совершенно не чувствуя горькой неуместности употребления настоящего времени. — Они там все такие складные, такие здоровые. — Оба посмотрели на тело, на открытую развитую грудь.
— Если так, — сказал Риццарди, — это подтвердят его зубы.
— Это как?
— У их дантистов другая техника, материалы получше. Если он когда-нибудь обращался к дантисту, я скажу тебе сегодня днем, американец он или нет.
Будь Брунетти другим человеком, он попросил бы Риццарди посмотреть сейчас же, но он видел, что торопиться не к чему, и кроме того, ему не хотелось снова нарушать покой этого молодого лица.
— Спасибо, Этторе. Я пришлю сюда фотографа — пусть сделает несколько снимков. Как ты думаешь, тебе удастся закрыть ему глаза?
— Конечно. Я постараюсь, чтоб он выглядел похожим на себя, насколько возможно. Но ведь для снимков нужно, чтобы глаза были открыты?
В самое последнее мгновение Брунетти удержался и не сказал, что ему бы хотелось, чтобы эти глаза никогда больше не открывались. Но вместо этого он ответил:
— Да, да, разумеется.
— И пришли кого-нибудь снять отпечатки пальцев, Гвидо.
— Да.
— Ну так позвони мне часа в три.
Они обменялись коротким рукопожатием, и доктор Риццарди взял свою сумку. Он пересек просторную площадь, направляясь к монументальным дверям больницы. До начала его рабочего дня оставалось еще два часа.
Пока они осматривали тело, приехали еще полицейские, и теперь их было целых восемь человек,
