такое ребенок, я могла себе представить. При наличии няни — еще туда-сюда, это можно было бы осилить. Но чем дальше, тем меньше мне хотелось беременеть. Я каждый месяц испытывала облегчение, когда приходили месячные, но никогда не говорила об этом Оливеру. Только, к сожалению, он и сам это замечал. И он стал грустить. В принципе мы оба знали, что наш брак катится к закату, когда в мае решились на эту дурацкую авантюру с обменом мужьями.
— Женами, — чисто механически поправила я ее.
С той минуты, как Эвелин начала говорить, мир стал выглядеть для меня совершенно иначе. Не таким черным. На горизонте показались проблески розового.
— Да, или так, если хочешь, — сказала Эвелин. — Во всяком случае, мы оба знали об этом, только никак не могли правильно поговорить.
— Но вы же постоянно встречались в отеле, — возразила я.
— Да, — сказала Эвелин и ухмыльнулась. — В постели мы понимали друг друга с закрытыми глазами. Но это же еще не все, правда? Во всяком случае, незадолго до этой истории с тестом на беременность в прошлом месяце мы договорились и пришли к выводу, что каждому следует дальше идти своей дорогой. И я сказала ему, что у него есть прекрасные шансы относительно тебя, так как Штефан завел шашни с этой кривоногой дурой и вообще тебе не подходит.
— Ага, — сказала я. Ага, ага, ага.
— Да, но Оливер никак не может переболеть, — продолжала Эвелин. — Он полагает, что ты переспала с ним только из-за желания отомстить Штефану. Я сказала, что это чепуха, но он думает, что ты все еще любишь Штефана.
— Нет.
— Я это знаю, мне ты можешь не говорить.
— Но я думала, что Оливер все еще любит тебя, — сказала я.
— Нет, — сказала Эвелин. — И очень давно. Просто мы уже привыкли друг к другу, поэтому так долго оттягивали расставание.
Я опустила голову.
— Я так мерзко чувствовала себя из-за своего отношения к тебе, — сказала я. — Сначала я подозревала, что у тебя роман со Штефаном, а потом увела твоего мужа.
— Нет-нет, душа моя, — сказала Эвелин. — Не хочу тебя обижать, но тебе бы это никогда не удалось. Наша любовь с Оливером закончилась задолго до того. А теперь будь любезна помочись на эту полосочку, чтобы мы наконец всё узнали.
Я взяла пакетик с тестом в руки.
— Ты не могла бы выйти?
Эвелин выпучила глаза.
— Пожалуйста, Эвелин, иначе я не смогу.
Эвелин нетерпеливо ждала за дверью. Затем мы вместе жадно уставились на индикатор.
— Одно деление — не беременна, два деления — бинго! — сказала Эвелин. — А от Штефана это не может быть?
Я покачала головой:
— Нет, мы с мая не спали друг с другом. Но как это могло произойти с Оливером?
Второе деление стало розовым вслед за первым.
— Непостижимо, — сказала Эвелин. — Мы пытались добиться этого годами, а тут один раз — и все. — Она взяла меня за локоть. — Тебе нехорошо?
— И все, — словно эхо повторила я.
Деления на тесте все показывали очень четко. Я снова опустилась на бортик ванны.
— Тебе придется объясниться с Оливером, — сказала Эвелин.
— Я не хочу детей, — сказала я. — Не хочу, чтобы они однажды остались одни и спрашивали, почему у других детей есть матери, а у них нет.
— Почему ты ноешь?
— Мне сейчас не поднять ребенка, — всхлипывала я.
— Послушай, Оливия, у меня есть первоклассный психиатр. Ты обязательно должна разобрать с ним свою детскую психическую травму. И лишиться этого комплекса приемного ребенка.
— Откуда ты и это знаешь?
— От Оливера, конечно.
— Если он и дальше будет все тебе обо мне рассказывать, то нам следует забыть о нем прямо сейчас.
— Не беспокойся, — улыбнулась Эвелин. — В принципе он по натуре довольно скрытный человек. Кроме того, я не собираюсь дальше находиться поблизости, чтобы выслушивать все это. Я буду искать работу за границей. Но я могла бы стать вашему ребенку крестной мамой. При условии, что вы не назовете малышку Эвелин.
— Вот уж едва ли, — сказала я. — Что, ты думаешь, скажет Оливер?
— Он будет рад, — без тени сомнения сказала Эвелин. — В конце концов, он получит теперь не только женщину своей мечты, но и ребенка своей мечты в придачу. Бог мой, ведь этот ребенок наверняка будет таким же кучерявым! — Она посмотрела на часы. — Пойдем посмотрим, что там с нашей кривоножкой. Теперь она либо обопьется, либо у нее появится зверский аппетит. Я испекла торт, и у тебя будет возможность насладиться зрелищем неслыханного обжорства твоей разлучницы. Ты понаблюдаешь за тем, как она будет запихивать в себя целый торт. За десять минут столько же калорий, сколько за десять месяцев.
— Эвелин…
— Да?
— Прости. Я была к тебе несправедлива.
— Уже хорошо.
Я не нашла в себе сил сказать Оливеру о своей беременности сразу. И я не была подобно Эвелин уверена, что это его обрадует. И то, что я сделаю достоянием гласности, что люблю его. Я и себе-то не могла до конца признаться, что это так. А после истории с Петрой (которая, кстати, съела тот торт до последней крошки) иногда вообще приходило ощущение, что я тогда нашла себе утешение в его лице.
Эвелин спрашивала меня каждый день, сообщила ли я Оливеру новость, и я каждый день отвечала ей:
— Нет, пока нет. Вчера как-то не было подходящего момента.
Эвелин только вздыхала и говорила:
— Ну-ну, рано или поздно он сам все увидит.
Но я и сама не хотела оттягивать объяснение до того момента. Каждый раз, глядя на Оливера со стороны, я ловила себя на том, что необыкновенное теплое чувство начинает подниматься у меня внутри. И если было правдой то, что сказала Эвелин, он был влюблен в меня. В меня, Оливию-Блуменкёльхен. Это было замечательное ощущение. Потому что я тоже любила его, Оливера Гертнера — лучшего интервьюера всех окрестных пожарных.
И я была беременна. К этому состоянию я только начинала привыкать. Я глотала витамины и ловила себя на мысли, что уже придумываю малышу имя. Наконец я пошла к гинекологу и сделала первый ультразвук. И когда увидела, как уже бьется сердце моего малыша, половина моего страха исчезла сама собой.
Штефан был убежден, что получит новую работу в Чикаго. Беседа с работодателем, к его радости, прошла весьма обнадеживающе.
— Это очень хорошо, что я все время старался поддерживать свои знания, — сказал он мне. — И мой английский все еще превосходен.
— Замечательно, — заметила я. — Когда же все решится?
— В ноябре. Если я получу это место, — проговорил Штефан и засмеялся. — Но я думаю, что ты уже можешь начинать паковать вещи.
— Почему же я?
