говорил еще и еще, но тут подошел официант, и Гвидо замолчал. Молодая женщина испытала нечто вроде разочарования и пообещала себе снова вытянуть его на разговор о Венеции.
Взглянув на то, что принес официант, Далси поняла, почему у ее спутника был такой озорной вид, когда он делал заказ. Перед ними на столике стояли две огромные креманки с мороженым, ванильным и шоколадным.
— Шоколадное — мое самое любимое, — объяснил он.
— А вы думаете, мое какое? — улыбнувшись, спросила Далси.
— Не беспокойтесь, — правильно понял ее Гвидо. — Ради вас я готов есть одно ванильное.
Молодая женщина рассмеялась, но быстро одернула себя. Ей следовало играть совсем другую роль — холодной, богатой дамы. Ее глаза встретились с глазами ее собеседника, он явно хотел ее о чем-то спросить.
— И все-таки, как вас зовут? — в его голосе звучало нетерпение.
— Далси… — она притворилась, что не хочет говорить остальное.
— Далси и все? — Гвидо был настойчив.
— Леди Далси Мэддокс, — сдалась молодая женщина.
Он приподнял левую бровь.
— Вы аристократка?
— Не то, чтобы очень…
— Но у вас есть титул? — Ему хотелось все знать до конца.
— Титул принадлежит моему отцу. Он лорд.
На лице Гвидо появилось какое-то странное выражение.
— Лорд… — повторил он. — То есть вы дочь лорда?
— Да, я дочь лорда.
У нее мелькнуло ощущение, что он что-то скрывает от нее.
— И, конечно, вы не хотели мне об этом говорить, — сурово произнес он. — Я понимаю.
— Что вы понимаете? — в раздражении спросила Далси.
Он пожал плечами.
— Далси может поступать, как ей заблагорассудится, но леди Далси не должна позволять думать простому гондольеру, вроде меня, что он ее подцепил.
— Вы не подцепили меня, — возразила молодая женщина. — Неважно, как мы познакомились, но я рада, что мы это сделали.
— Признаться, я тоже, — отозвался Гвидо. — И мне нужно многое вам сказать. Но я не могу сказать все сейчас. Еще слишком рано.
— Еще слишком рано, чтобы вы поняли, что хотите мне сказать?
Гвидо покачал головой.
— О нет, — тихо произнес он. — Совсем не рано.
Глава третья
— Вы должны простить меня, если я слишком много говорю о Венеции, — улыбнулся Гвидо. — Но ведь каждый, наверное, испытывает схожие чувства по отношению к родному городу.
— Я в этом не уверена, — задумчиво ответила Далси. — Не могу сказать, что чувствую нечто подобное по отношению к Лондону.
— Так вы из Лондона? — спросил он.
— Сейчас, да, я живу в Лондоне, но воспитывалась я в поместье моего отца.
— Ну конечно же… И у вашего отца большое родовое имение? — с усмешкой поинтересовался Гвидо.
— Огромное, — согласилась Далси. Про то, что оно давным-давно заложено, она говорить не стала.
— Значит, вы росли не в городе. — Он явно добивался от нее рассказа о себе.
— Да. Я до сих пор вспоминаю, как же там было спокойно и хорошо, — начала Далси. — Часто на рассвете я просыпалась, подбегала к окну и смотрела на деревья в саду, окутанные густым туманом. Мне всегда казалось, что это дружелюбные великаны идут ко мне в гости. Постепенно полусумрак раннего утра начинали пронизывать яркие лучи разгорающегося солнца, великаны превращались опять в деревья, а я находила утешение в том, что придумывала разные фантастические истории… — Молодая женщина умолкла, смущенная своей откровенностью перед незнакомым человеком. Гвидо ободряюще взглянул на нее.
— Продолжайте.
Далси принялась рассказывать о своем доме, о детстве, которое в нем прошло. Она с грустью вспомнила о том, что ей приходилось придумывать для себя воображаемых друзей, поскольку единственный брат был гораздо старше ее. Поверяя все это своему внимательному спутнику, молодая женщина с удовольствием отмечала, что он, кажется действительно заинтересовался ее историей. Никто из семьи Далси не одобрял ее любовь к бесплодным мечтаниям, и в конце концов ей пришлось отречься от всех фантазий в пользу здравомыслия. Как ей думалось, навсегда. Теперь она невольно стала задавать себе вопрос, не спряталась ли поэтическая сторона ее души за приобретенным благоразумием лишь затем, чтобы быть возвращенной к жизни каким-нибудь прекрасным вечером, похожим на этот.
Гвидо заплатил за мороженое и, шепнув Далси о том, что неплохо бы перекусить уже по-настоящему где-нибудь еще, предложил ей руку, и они, не торопясь, покинули кафе. Он делал все очень мягко и ненавязчиво, не прерывая ее рассказа, и она так увлеклась, что, когда через пять минут они проходили по маленькому мостику, молодая женщина внезапно осознала — спроси ее кто-нибудь, как пройти до кафе, где они ели мороженое, она не нашлась бы, что ответить.
Тем временем Гвидо привел Далси в небольшой, уютный ресторанчик и, не спросив ее, сделал заказ. Через некоторое время им принесли устрицы по-венециански, фаршированные черной икрой, посыпанные перцем и политые лимонным соком. Далси даже ахнула от восхищения. Устрицы оказались раз в десять вкуснее того, что в Лондоне специально для нее готовил личный повар Роско Харрисона. Гвидо довольно улыбнулся, заметив восторг на лице своей спутницы.
— У нас лучшая кухня в мире, — нескромно заявил он.
— Я верю вам, — пылко воскликнула Далси. — Устрицы — просто пальчики оближешь.
— Вы не обижаетесь, что я не дал вам самой сделать заказ? — извиняющимся тоном спросил Гвидо.
Молодая женщина покачала головой.
— Я все равно не знала бы, что выбрать, — призналась она.
— Приятно слышать. Значит, вы полностью отдаете себя в мои руки? — рассмеялся он.
— Я этого не говорила, — попыталась протестовать Далси. — Я лишь сказала, что доверяю вам в выборе еды.
— Пока мы сидим в ресторане, это одно и то же, — заметил Гвидо.
— Мне придется, вижу, держать с вами ухо востро, — молодая женщина решила немного поддразнить его. — Я много слышала про гондольеров…
— И что же именно вы слышали? — заинтересовался он.
— Ну, например, то, что в каждом венецианском гондольере живет Ромео, — выпалила она.
— Не Ромео, — с серьезным видом поправил он ее — Казанова.
— Какая разница? — удивилась Далси.
— Разница между тем весьма значительная, — все так же серьезно сказал Гвидо. — Казанова жил в нашем городе. На площади Сан-Марко есть даже кафе, которое он любил посещать. К тому же именно в Венеции его заключили в тюрьму. Итак, вы говорили…
— Так, значит, я все-таки могу закончить мою мысль?
Он повинно склонил голову.
