Пока Борька это дело осмысливал, я к прохожим туристам побежал справедливость восстанавливать.
— Вы, говорю, с Долины сказок?
— С Круглицы, а что?
— Это не Фёдора, — говорю, — надпись!
— Какая надпись?
— Жёлтым по камням, где пихта с тряпками была.
— Никакой надписи я там не видел, — говорит один. — А если где и есть, то уж конечно, не его надпись.
— Ну, коли уж там Фёдор был, теперь там никаких надписей не осталось, — сказал второй. — Вот человек, а! Столько стоянок очистил, теперь, должно быть, отлёживается где-то. Дай Бог здоровья. Ты-то его знаешь, что ли?
— Не совсем, — говорю. — Так… видел. А в каком смысле отлёживается?
— В таком, что попробуй сожги килограмм полиэтилена, и посмотрю я на тебя, какой ты бодрый будешь!.. Кстати, имей в виду: если когда-нибудь вот так дымом отравишься, пей рябиновый отвар.
— Ладно, идём, — кивнул первый. И ушли они по тропе на Гремячий. И у этого первого рюкзак так звякал, словно доверху был бутылками набит стеклянными. А может, мне уж это так помечталось, не знаю.
Пошёл я на полянку с ранеными пихтами Ленку будить. Чистота там была — не узнать. Зарубки смолой замазаны и ещё чем-то. Банок нет, мусора нет, очаг поправлен, пакет соли под камень упрятан, чтоб дождь не мочил. Только Ленка под деревом спит застёгнутая, комочком свернувшись.
— Ленка! — говорю. — Это не ты тут чудо сотворила?
Она голову высунула — разахалась. Не она.
— Эх, ты, всё проморгала! — говорю. — Не видишь, белым по чёрному написано: здесь был Фёдор! А ты-то и не проснулась.
Ленка вскочила, спальник к палатке оттащила и по стоянкам пошла. Везде чисто-чисто. А на дальней поляне мы костровище нашли, в котором сплошь банки обожжённые и заплющенные — штук сто, не вру! И поленница рядом аккуратная, пакетом прикрытая от дождя. Видно, здесь больше всего Фёдор был. Был — и ушёл…
Ленка вернулась, два сухаря в карман, бутылку маленькую воды прихватила и пошла.
— Куда ещё? — сказал Борька.
— На Откликной.
— Не ходи, — буркнул он. — Там такая сложность, ступишь куда не надо — и рухнешь.
— А с тобой можно? — спросила она.
— Со мной хоть на край света, — ответил Борька. — Но это если мне захочется. Если передо мной извинятся по-хорошему.
— Если с тобой можно, то и без тебя можно, — сказала Ленка. — Айда, Вадька! Где твой фотоаппарат?
Стали карабкаться. Ленке непременно надо на самый верх. Вчера на Круглице дрожмя дрожала, а тут в такие щели лезет, что оторопь берёт. Как вернёмся — непонятно. Я уже лез от безысходности за нею, чтоб одному не остаться.
— Ленка, ты чего такая?
— Может, мы его увидим сверху, — сказала она.
— Кого? — удивился я. — Что ли, Фёдора? Ты, никак, Ленка, влюбилась, а?
— Не твоё дело, — сказала она.
Значит, так и есть…
Ну вот, а я за нею лез, лез и всё думал… Кажется, одинаковые камни как внизу, так и наверху, но разница между ними есть. Потому что с каждым шагом в высоту растёт ответственность. Внизу я прыгну даже на шатающийся камень, уповая на тот один случай из пяти, что авось всё будет нормально, ну а нет — так нет, невелика беда. Как дело в гору пойдёт — я уже только за тот камень возьмусь, который на девяносто процентов надёжен. А на самом, самом верху, где под ногами — бездна из бездн, мне нужен только тот камень, который на все сто надёжен. А если нет такого, я лучше сто раз подстрахуюсь и другие пути поищу.
И ещё я вот о чём думал: если сорвусь я или Ленка — ну, поплачут родственники, приятели… А если, братцы, Фёдор сорвётся, по нему весь Таганай каждой травиночкой заплачет. Вот какая у него должна быть ответственность — даже внизу, даже внизу…
Ну, а если нет ни одного камня надёжного, а наверх надо во что бы то ни стало? Не просто так, как мне сейчас, а человека спасти, например? Что тогда… Эх…
Влезли мы почти на самый верх, я панораму отснял. Горы еле видны в дымке, уж какой там, извините, Фёдор. Только птица дозорная летит от Откликного к Круглице. Ленка решила подождать — не замрёт ли где птица? Уж не вообразила ли Седова, что это птица Фёдора? А та круг сделала и обратно от Круглицы к Откликному. Охраняет Долину сказок, охраняет гребень, гору охраняет. Всё видно ей с высоты птичьего полёта. И где Вася проломился, и где Фёдор прошёл. Эх, полететь бы с нею!..
Когда мы спустились, обнаружили, что палатки нет, только клеёнка от дождя, консервы потяжелее, канистра с водой. К пихте топором записка пришпилена та самая, только обратной стороной, и написано: «Раз вам и без меня можно, не буду вас больше обременять. Привет Фёдору».
— Здесь был Боря, — Ленка покачала головой, вынула топор, смолой рану замазала, стоянку полила драгоценной водой, оставила нам только пару глотков.
— Пойдём домой, Вадька. Мы с тобой пока что не следопыты, а ты ещё, бедняга, со своими гландами.
— Переживут мои гланды, — сказал я. — А вдруг Фёдор опять в Долине сказок? Надо идти и его искать!
— Не твоё дело, — опять сказала она.
Не моё так не моё. Мне-то, конечно, проще не искать. Унесли мы консервы на плоский камень возле главной тропы. А хлеб, который там лежал, взяли.
— Зальёт дождём — испортится, — объяснила Ленка.
Топор в руки — и пошла, как воительница, только что без кольчуги. А надо было торопиться: последняя электричка в восемь идёт.
Неслись мы, наверное, как солдаты на марш-броске. Как мы до автобуса по пыли дотащились, как до электрички доползли-добежали — сам не знаю. Уселись на лавке, ноги вытянули и в себя приходим. А как отъехали, минут через десять Борька сияющий появился.
— Молодцы! Экзамен на выживание сдали!
Я на такое дело даже слов не нашёл. А Ленка сделала вид, что его не видит и не слышит — дескать, уснула. Только в Челябинске уже проснулась, топор на сгиб руки повесила, как заядлый дровосек — и пошла.
— Топор-то отдай, красавица, — хмыкнул Борька.
— Я его на стоянке нашла, — сказала Ленка. — Мужчина, отойдите, не загораживайте дорогу.
— Ладно, — щедро сказал Борька. — Дарю. На память обо мне.
Конечно, топор потом ко мне переехал, к брату моему, а там к хозяину вернулся. Борька с усмешкой замотал свое имущество в тряпку и унёс домой. Мне было грустно. Мне было грустно, я не мог понять, почему я не люблю Борьку, когда он столько всего для нас делал: и грузы нёс, и еду варил, и заботился, а уж на Ленку он вообще целый чан нежности излил между делом. Но потом я наконец понял, почему: потому что он всё это делал ради себя самого. Чтобы Ленка его обожала, чтобы я его обожал, чтобы он сам себя обожал…
