это возможно в такую жару.
— Вы опоздали, — заявил Саймон. Его тренированное тело, облаченное в серые брюки и легкий синий блайзер, едва помещалось в маленьком цветастом кресле. Он одобрительно осмотрел ее стройную фигуру в льняном черном платье. — Но дело того стоило. Вы единственная из моих знакомых можете позволить себе в такую духоту носить черное.
Оливия вежливо улыбнулась. Если он будет и дальше продолжать в том же духе, вечер может получиться приятным.
Конечно, в том же духе он продолжать не стал. Скорее наоборот. Но она думала, что будет еще хуже.
— У вас лупится нос, — заметил Саймон, усаживая ее в 'роллс'. — При такой мраморной коже нужно носить зонтик от солнца.
Скажи он это другим тоном, фраза могла бы сойти за комплимент. Но комплиментом тут и не пахло. Оливия сама знала, что у нее лупится нос, и не хотела, чтобы ей напоминали об этом.
— Я думала, что вы собирались извиниться, — ответила она. — А не критиковать мой внешний вид.
— Извиниться? — 'Роллс' плавно завернул за угол. — За то, что мне хотелось наорать на вас и швырнуть в озеро вместо вашего сына? Да, кажется, я был несправедлив к вам. Надо было швырнуть туда чьего-то папашу.
— Харолд тоже ни в чем не виноват. Джейми очень быстро пользуется предоставившейся ему возможностью.
Саймон покачал головой.
— Вы удивительно милосердная женщина, — сухо сказал он. — На вашем месте я вел бы себя по- другому. На свете не так уж много матерей, готовых простить мужчину, не уследившего за их сыном.
— Если я сомневаюсь в человеке, то пытаюсь видеть в нем лучшее, — решительно заявила Оливия.
Уголки губ Саймона поднялись вверх.
— А я нет? Вы правы. Моя профессия предполагает обратное.
— Поэтому вы привыкли судить о людях с первого взгляда? — так же сухо ответила она. — Но теперь, когда вы больше не ходите по лезвию ножа, можно было бы научиться анализировать факты, прежде чем выносить суждение. Я называю это терпимостью.
Саймон повернул руль.
— Будь я проклят, если стану терпимо относиться к детям, падающим в мое озеро! Каждый год по крайней мере один из них пытается утонуть в нем. То же самое было при моем отце. И при брате Мартине.
— Ох… — Оливия, раздраженная его снисходительным тоном, моментально забыла свою досаду. — Конечно. У вас был брат.
— Да. Он погиб шесть лет назад в Шотландии. Упал с лошади, — равнодушно сказал Саймон, как будто смерть ближайшего родственника его ничуть не трогала.
Оливия была потрясена. Она знала, что профессия научила Саймона тщательно скрывать свои чувства, но ведь речь шла о его родном брате…
— Вижу, вы очень тоскуете по нему, — с нескрываемым сарказмом бросила она.
Саймон не сводил глаз с дороги, лицо его окаменело.
— Да. Честно говоря, тоскую. Шерраби должно было принадлежать ему. А после него — его детям. Но у него не было детей. Для этого нужна жена.
Ох… Наверное, Саймон все-таки переживал.
— Он не был женат? — тихо спросила Оливия.
— Разведен. — Слово упало как камень, и Оливия поняла, что тема исчерпана.
— Вы любите Шерраби, верно? — неожиданно спросила она.
Разве можно не любить такое прекрасное поместье? Она снова почувствовала печаль, которая не имела ничего общего с завистью, но была продиктована страстным желанием иметь корни.
— Да, — ответил Саймон. — Кажется, да. Намного больше, чем в ту пору, когда вся ответственность за него лежала на Мартине.
— Думаю, если бы Шерраби было моим, я чувствовала бы то же самое, — промолвила Оливия.
Себастьян бросил на нее острый взгляд, и женщина забилась в дальний угол сиденья.
Вскоре машина свернула на узкий проселок под зеленой аркой каштанов; когда они снова выехали на солнечный свет, то оказались на большой поляне у реки. В центре поляны стояла старая мельница. Ее колесо давно бездействовало, однако оранжевые кирпичные стены напоминали о тихом идиллическом времени, когда жизнь была короче, но менялась мало. На берегу мельничного пруда стояли простые деревянные столы.
— Будем есть на открытом воздухе? — спросила Оливия. Она должна была догадаться, что Саймон выберет нечто необычное.
— Если хотите. Внутри мельницы тоже есть ресторан, так что если предпочитаете…
Оливия покачала головой.
— Нет. Тут так хорошо, так мирно…
— Пока не налетит мошкара.
Она засмеялась — впервые за весь вечер.
— Дует ветер. Она не станет нам надоедать.
Саймон пожал плечами и повел ее к столику, стоявшему немного в стороне, под ветвями плакучей ивы.
Они сидели, потягивали вино, любовались тихой гладью пруда и наслаждались летним вечером.
— 'Луга вкруг мельницы тихи, спит за плотиной сонный пруд…' — негромко процитировала Оливия. — Кажется, со времен Теннисона[6] здесь мало что изменилось. Это ведь его края, верно?
— Да. Но в его дни вас бы не попотчевали здесь лучшим французским вином. Или едой, которую не приготовишь на деревенской кухне.
Он шутил, но был абсолютно прав.
Блюда действительно оказались изысканными, сухое вино — тонким и ароматным. Они ели не торопясь, а когда начало темнеть и налетела мошкара, пошли на мельницу пить кофе.
У Оливии, которая много лет не пробовала такой вкусной еды, слегка зашумело в голове. Она совсем забыла, что не должна расслабляться.
Саймон Себастьян, обладавший обольстительной улыбкой и сексуальным голосом, непринужденно подливавший вина в ее бокал и беседовавший о любимой им деревне, был чрезвычайно опасным человеком. И, судя по всему, абсолютно безжалостным. По крайней мере, в его прежней жизни. К тому же он не делал секрета из того, что хочет получить от нее больше, чем она готова дать…
При этой мысли по ее спине побежали мурашки.
— Вы… вы всегда жили один в таком большом доме? Я хочу сказать, после того, как он достался вам в наследство? — внезапно спросила Оливия.
О боже… Она имела в виду совсем не это. Тем более что Саймон в тот миг отвечал на ее предыдущий вопрос о том, как приводилось в действие колесо, когда мельница еще работала. Теперь Себастьян знает, что она его вовсе не слушает.
Саймон прищурился, сцепил лежавшие на столе руки, наклонился вперед и уставился на нее так пристально, как будто хотел просверлить взглядом.
Оливия широко улыбнулась, пытаясь скрыть внутреннее смятение.
— Извините. Я не хотела вас перебивать. Просто мне пришло в голову, что… — Ее голос увял. На самом деле ей пришло в голову, что Саймон невероятно красив. Его светлая голова сияла на фоне стены, обитой темными деревянными панелями; тени от светильника придавали его лицу таинственность. Сама того не желая, она представила эту голову лежащей на подушке… или на темно-зеленой траве Шерраби.
Саймон неторопливо улыбнулся, и Оливия испугалась. Кажется, он догадался о ходе ее мыслей и нашел их многообещающими.
