- А! Мошенник! - продолжал дядя Сысой, не забывая мазнуть себя по носу. - Я ж покажу!.. Разбойник! Тащи... тащи, ребята... тащи его!..
- Что, брат Гришка, - подхватывал Петруха, - якшаться с нами небось не хотел: и такие, мол, и сякие, и на свадьбу не звал... гнушаться, знать, только твое дело; а вот ведь прикрутили же мы тебя... Погоди-тка! Барин за это небось спасибо не скажет: там, брат, как раз угостят из двух поленцев яичницей... спину-то растрафаретят...
- А что, дядя Сысой, - молвил Федос, - вестимо, чай, жутко ему будет?.. Так выпарят... и!.. и!.. и!.. Господи упаси!..
Рассуждая таким образом, мужики заметно придвинулись к околице; тут Григорий, не показавший во все время смущения или робости, стал вдруг крепиться и упираться ногами. Дядя Сысой, заметив это, перемигнулся с Петрухой и, как бы почувствовав прилив вдохновения, произнес:
- Стой, ребята! Стой!.. Гришка! Вот те Христос, отдерут, не на живот, а на смерть отдерут... Слушай! Ну... хошь аль не хошь?
- Ну что?.. Ну, хочу...
- Братцы! Уговор лучше денег, - продолжал тем же восторженным тоном дядя Сысой, - бог с ним... обидел он меня... уж вот как обидел... ну да плевать... выпустим его...
- Выпустите, братцы! Ну, за что вы меня тащите? Выпустите! Ей-богу, скажу спасибо...
- Э-ге!.. Даром кафтан-то у те сер, а ум-то, верно, не лукавый съел... ишь чего! А ты думаешь, спасибо, да и отбоярился?
- Чего ж вам еще?..
- Что больно дешево?.. Нет... ты, брат, вот что... Ну, да что с тобою толковать! Давай целковый!
- А отколе возьму его?..
- Не хошь?.. Тащи его, ребята, тащи!..
- Гришка, полно тебе артачиться! - сказал Петруха. - Хуже будет, шкурою ведь заплатишь... вот те Христос, такого срама нахлебаешься, что и!..
- Толком говорят тебе, откуда мне взять его?.. Ну...
- Врешь, чертов сын! У вас с бачкой денег много... недаром всю деревню вчерась угощали... Ну, хошь, что ли, говори?
- Ей-богу, дядя Сысой, провалиться мне сквозь землю, если есть такие деньги...
- Э! Ну, черт с тобой! Давай полтинник.
- Да нету, тебе, чай, говорят!
- Нету?.. Ну так тащи его, ребята... тащи, тащи, тащи!..
- Погодите... дядя Сысой... стойте... дайте вымолвить слово... пять алтын, по-моему, бери!
- Эк, ловок больно! Нет, этим обиды, брат, не вышибешь... Тащи его, знай, ребята, тащи...
- Ну, двугривенный... Вот как бог свят, больше нет ни полушки!..
- Ребята! - крикнул снова дядя Сысой. - Была не была! Возьмем с него двугривенный да магарычи в придачу... Идет, что ли?
- Отсохни руки и ноги, если у меня есть больше, - всего двугривенный...
- О! Еще скалдырничает... Так ты не хочешь?
- Не замай его, дядя Сысой, сам напоследях спокается...
- Вестимо! - вымолвил Федос.
- Черт же бы вас подрал! - сказал Григорий. - Ну, развязывай руки-то, что ль...
- Двугривенник и магарычи - слышишь?
- Ну, слышу!
- Идет?
- Ну, идет!
- Развязывай его, ребята! Давно бы так: кобениться еще вздумал... эх, жила, жила!..
- Да куда мы пойдем-то?..
- Вестимо, куда! Река, чай, не больно далече...
- К свату Кириле, что ли?
- А то куда же? Сегодня, кажись, еще базар...
- И то, ребята...
- Ступайте, братцы! - сказал Федос.
- А ты что?
- Я не пойду...
- Да куда те приспичило, на барщину разве гонят, черт?
- Свой пар, дядя Сысой, не пахан стоит...
- А у одного тебя не пахан он, что ли? Простоит вёдро, спахаешь...
- Вестимо, простоит вёдро; давно ли был дождь?..
- Полно, кум, пойдем!
- Идемте, что ли?
- Идемте...
- Погодите, куда вас несет?
- А что?
- Обогнуть, чай, надо дорогу...
- А пес велит нам идти по ней?.. - сказал дядя Сысой.
- А то как же?
- Что тут долго болтать... вот так всё прямо и пойдем... полем, как раз на реку выйдем...
- Э! Полем! А рожь, не видишь?
- Э! Рожь... Что, ребята, чего стали?
- Оно, вестимо, короче, дядя Сысой, полем-то, чай, выйдешь на забродное...
- Ну так что?
- А овсы господские...
- Овсы господские! А какой леший увидит нас? День, что ли? Ишь, только светает. И много помнем мы небось овсов-то господских... Да ну, ступайте, что ли!
- Пойдемте, братцы!
- Пойдемте!..
И все четверо свернули с дороги.
Дядя Сысой не ошибся; избранная им дорога сокращала путь по крайней мере целыми десятью минутами, что, впрочем, в ожидании магарыча не было безделицей. Вскоре путники наши миновали барский овес, расстилавшийся за ним ельник и вышли на берег.
Солнце только что показалось из-за темных гор, ограждавших противоположную сторону реки; ровная, тихая, как золотое зеркало, сверкала она в крутых берегах, покрытых еще тенью, и разве где-где мелькали по ней, словно зазубрины, рыбачьи лодки, слегка окаймленные огненными искрами восхода. Песчаный берег, по которому ступали мужички, незаметным, ровным почти склоном погружался в воду. Внизу, у самой подошвы его, возвышалась серая высокая изба, обнесенная с одной стороны плетнем, с другой сушившимся бреднем. На дощатой, заплесневевшей кровле этого здания возносился длинный шест с пучком соломы и елка, столь знакомая жителям Кузьминского и вообще всему околотку. Кругом по песку валялись без всякого порядка обручи и торчали порожние бочки, брошенные, вероятно, хозяином для просушки.
Несмотря на раннюю пору, перед крылечком здания уже толкалось немало народа, и товарищам дяди Сысоя надо было выждать, прежде нежели войти под гостеприимный кров.
Тут стояли мужики с возами, мельники из соседних деревень с мукою и рожью, высовывались кое-где даже бабы; виден был и купчик с своею бородкою и коновал с своими блестящими на ременном поясе доспехами, но более всех бросался в глаза долговязый рыжий пономарь с его широкою шапкою, забрызганною восковыми крапинами, который, взгромоздившись, бог весть для чего, на высокий воз свой, выглядывал оттуда настоящею каланчою.
На пороге кабака находился сам хозяин; это был дюжий, жирный мужчина с черною, как смоль, бородою и волосами, одетый в красную рубаху с синими ластовицами и в широкие плисовые шаровары. Он
