могут увеличить сияние ее трона блеском правосудия. Более того: ревнивая ко всякого рода славе, она стремится к званию законодательницы, чтобы прослыть справедливой в глазах Европы и истории. Она слишком хорошо знает, что монархи, если даже и не могут стать справедливыми, должны, во всяком случае, казаться таковыми. Она интересуется общественным мнением и старается завоевать его и склонить на свою сторону, если только мнение это не противоречит ее намерениям, в противном случае она просто пренебрегает любым мнением. Ее преступная политика в отношении Польши выдается за плод государственной мудрости и путь к военной славе. Она завладела имениями тех поляков, которые проявили наибольшее рвение в защите независимости своего отечества, но, раздавая эти имения, она привлекает к себе именитые русские семьи, а приманка незаконной выгоды побуждает окружающих ее хвалить ее вкус к преступной, безжалостной и завоевательной политике.
Вот пример. История, наделавшая много шуму. Княгиня Шаховская, обладавшая колоссальным состоянием, выдала свою дочь замуж за герцога д'Аремберг. Это произошло за границей. Екатерина, возмущенная тем, что не испросили ее согласия, велела наложить арест на все имения княгини. Мать и дочь явились к ней и умоляли о милости, но Екатерина, глухая к их мольбам, расторгла этот брак, считая его недействительным, потому что он был заключен без ее согласия. Это был возмутительный по своей несправедливости приговор, но мать и дочь подчинились ему, а общество отнеслось к этому происшествию как к самому обыкновенному обстоятельству. По крайней мере, никто об этом не проронил ни слова. Некоторое время спустя молодая княгиня вторично вышла замуж, но, будучи искренно привязанной к своему первому мужу, мучимая угрызениями совести, лишила себя жизни.
Разумеется, двор Екатерины имеет сходство с двором Людовика XIV [134]. Сказать, что любовницы короля играли совершенно ту же роль в Версале, какую играют фавориты Екатерины в Петербурге, не будет грехом против его памяти. Что же касается безнравственности, распущенности, интриг и низостей петербургских куртизанов, в этом отношении петербургский двор возможно сравнивать с двором византийским. Всякий нижний офицерский чин, всякий молодой человек, лишь бы только он был одарен хорошими телесными качествами, может мечтать о милостях своей властительницы, которую он превозносит до небес.
И хотя императрица, подобно языческим богам, более чем часто спускается со своего Олимпа, чтобы вступить в короткие отношения с простыми смертными, уважение ее подданных к ее авторитету и власти не уменьшается от этого; напротив, все восхищаются ее выдержкой и умом. Те, которые стоят к ней ближе и которые независимо от своего пола пользуются ее милостями, не могут довольно нахвалиться ее добротой и приветливостью и действительно ей преданы.
Но для того чтобы приблизиться к вместилищу милостей, необходимо сделать множество визитов, просить, гнуть спи ну. Это унизительно и тяжело. И, замечу кстати, доказывает, как мало изменилась Россия от блаженного времени императрицы Анны Ивановны. Но разве не изменилась речь? Разве не изменились книги?..
Однако же попытайтесь приблизиться к дому красавца Платона Зубова, юного фаворита императрицы- бабушки. Огромная толпа просителей и придворных всех рангов собирается, чтобы присутствовать при туалете графа. Улица запружена совершенно так, как перед театром, экипажами, запряженными по четыре или по шесть лошадей. Иногда, после долгого ожидания, слуги выходят объявить, что граф не изволит сегодня показаться. А в другие дни распахиваются обе створки огромной двери и все кидаются вперед: генералы, кавалеры в лентах, длиннобородые купцы…
Величие империи привлекает. Все немецкие принцессы бывали очень счастливы, получив приглашение от императрицы и льстя себя надеждой, что которая-нибудь из их дочерей выйдет замуж за великого князя Павла. Во мнении Германии Россия пользуется и славою и значением. Молодые принцессы, предназначавшиеся для России, видели перед собой прекрасное будущее, особенно прельщавшее их матерей. Так прекрасные черкешенки предавались лишь грезам о счастье, когда их уводили рабынями в гаремы турецких пашей. Любящие сердца матерей склонны были видеть в блестящей судьбе Екатерины хорошее предзнаменование и для своих дочерей, невольно ожидая такой же дороги жизненной, усеянной цветами и бесконечными радостями. Они не останавливались перед мыслью о жертвах, которых это могло стоить, или же в их глазах эти жертвы были ничем иным, как простыми затруднениями, из коих молодые княгини сумеют прекрасно выйти, и потому и незачем перед ними останавливаться…
Филипп Андреевич, которому скромность свойственна в высшей степени, все же не выдержал и рассказал, как ему случилось преподнести Ее величеству свой труд, посвященный усовершенствованию хирургических инструментов, то есть рукопись.
В зале царскосельского дворца он очутился по протекции ученой дамы, княгини Дашковой[135]. Вместе с еще несколькими просителями его представили обер-камергеру графу Шувалову. Граф поставил просителей в ряд у входа в зал, на пути императрицы. Сначала стали входить парами камер-юнкеры, камергеры и знатные сановники. Наконец появилась сама императрица в сопровождении придворных дам. В первое время аудиенции Филипп Андреевич не имел времени рассмотреть ее, так как надобно было преклонить колена, поцеловать ей руку. Кто-то назвал ей фамилию Филиппа Андреевича. Число просителей и придворных увеличилось. Императрица стала обходить всех, обращаясь к каждому с любезными словами по-русски или по-французски. Это была уже пожилая, но очень еще сохранившаяся женщина, скорее низкого, нежели высокого роста, очень полная. Ее походка, ее осанка, весь ее вид имели печать достоинства и изящества. Она не делала резких движений, все в ней было величественно и благородно. Но это была сильная река, все уносившая на своем пути. Ее лицо, уже покрытое морщинами, но очень выразительное, свидетельствовало о гордости и наклонности к властолюбию. На ее губах постоянно играла улыбка, но для тех, кто помнил ее деяния, это искусственное спокойствие скрывало за собою самые бурные, неистовые страсти и непреклонную волю. Когда она подошла к Филиппу Андреевичу, лицо ее посветлело, и, взглянув на него тем ласковым взглядом, который так восхваляли, она произнесла:
– Картины вашего отца очень хороши. Вы имеете право гордиться тем, что вы сын первого русского художника! Надеюсь, вы здесь хорошо себя чувствуете…
Этих немногих слов оказалось достаточно, чтобы привлечь к персоне скромного корабельного врача целую толпу льстецов. Филиппа Андреевича пригласили к столу, накрытому под колоннадой, это было высокой честью, так как императрица приглашала к этому столу только особенно приближенных к себе лиц…
– … Едва ноги унес! – говорил нам Филипп Андреевич со смехом об этой аудиенции…
Тем не менее на его рукописи императрица собственной своей рукой начертала дозволение печатать. И труд Филиппа Андреевича был напечатан в одной из типографий Санкт-Петербурга. Один из экземпляров своей книги Филипп Андреевич подарил мне.
Филипп Андреевич показал мне имеющиеся у него живописные и графические работы его отца, которые он бережно сохраняет. (Некоторые из этих работ сохранились до настоящего времени и являются ныне собственностью Кьяры Мастроянни, дочери Марчелло Мастроянни, и Катрин Денев. (
Я долго отказывалась принять в подарок которую-нибудь из этих работ и наконец согласилась все же взять лист с изображением молодой четы – Андрея и его жены Арины, представляющий собой эскиз к картине маслом на холсте. (Это наиболее известная картина художника «Автопортрет с женой». (
Я рада и довольна, я выбрала именно то из работ Андрея, что мне и хотелось и должно было выбрать.
Прощание с этой добросердечной семьей сына моего возлюбленного не могло не быть трогательным. Я целовала детей, крепко обняла Наталию Федоровну, крепко пожимала руку Филиппу. В последние часы эти милые супруги подарили мне также и множество необходимых в путешествии вещей, и соболью накидку, и прекрасную турецкую шаль…
Вся семья собралась проводить меня, и я махала с палубы прекрасной «Серпентины» белым платком, как махала мне совсем недавно, прощаясь со мной, несчастная принцесса Елизавета…
Худощавый старик в старомодной треугольной шляпе бросается обнимать меня. Боже мой! это Карлхен, мой брат-близнец…
– Элена! – повторяет он. – Элена! Ты возвращаешь мне молодость, ты совершенно не изменилась, по-
