немного погладить и обязательно сфотографироваться с ними. Эти каждодневные посещения утомляли и медвежат, и нас.
Прошёл месяц. Медвежата заметно подросли и окрепли. Они с завидным аппетитом поедали кусочки варёного мяса и смешно урчали, вылизывая из чашек мёд, сгущёное молоко и малиновое варенье, которое мы понемногу давали им для забавы.
Незаметно подкрался новый враг -- запах. Некоторые жильцы в подъезде нарочито брезгливо морщили носы, проходя мимо нашей квартиры. И хотя мы ежедневно убирали за животными, мыли и чистили их, неприятный запах устойчиво держался.
Я пытался приучить зверей ходить на улицу. Купил ошейники, длинные поводки, и начал выводить медвежат во двор.
Сначала вытаскивал разом всю троицу. Но это оказалось очень неудобно. Медвежата разбредались в разные стороны и удержать их становилось всё труднее. Я стал водить их по одиночке. Сперва Машку, проныру и забияку. Потом Мушку, капризуху и баловницу. И последним -- неуклюжего ворчуна Мишку. Распускал поводок на всю длину и приговаривал: 'Гулять, гулять...' Рядом тотчас вырастала толпа любопытных.
Побродив по занесённому снегом скверу, медведишки в сопровождении детворы возвращались в теплую квартиру и непременно проявляли свои медвежьи слабости. Я молча и терпеливо убирал за проказниками, с сожалением обнаруживая при этом то изодранную обшивку дивана, то изгрызенные сапоги, то растрёпанную книгу.
Вечерами, когда усталые мы приходили с работы и находили дома сплошной кавардак, то в один голос восклицали:
-- Когда же приедет Гончарук?!
Но и это было не всё. Ночью весь дом затихал, а мы с ужасом наблюдали возню наших подопечных, переворачивающих стулья, горшки с цветами, роняющих на пол вазы, телефон, настольную лампу и другие предметы.
Ежедневно ожидали мы приезда Ивана. Когда испытанию наших нервов настал предел, и я собрался ехать на розыски егеря, тот сам явился ко мне с бородатым попутчиком.
-- Знакомься, -- радушно сказал Иван. -- Директор зоологической базы Николай Петрович Посохов.
-- Вы за медведями? -- с надеждой спросил я, забыв представиться и торопливо пожимая протянутую мне руку директора.
-- Да, за медвежатами, -- ответил Посохов. -- Как они себя чувствуют? О, да они уже богатыри...
-- Вы и вправду их заберете? -- недоверчиво спросил я.
-- Конечно, вы привязались к ним, -- смущённо сказал бородач. -- Но, понимаете ли, содержание диких животных в неволе у частных лиц запрещено, -- по-своему понял мое недоверие Посохов. -- Как ни горько для вас расставание, я должен забрать их...
Гончарук и Посохов пристегнули поводки, потянули медвежат к двери. А те, глупенькие, ко мне бросились ладони лизать, угощение требовать.
Мне стало до слёз жаль эти беззащитные существа, уже привыкшие к людям и доверчиво обнюхивающие незнакомцев. Отпусти их в тайгу сейчас -- они не смогут найти корм и погибнут голодной смертью. А продержи до лета - окончательно привыкнут к человеку. Остаётся один выход - зообаза.
Я помог посадить медвежат в машину и помахал на прощание рукой: счастливого пути!
Где вы теперь, наши четвероногие воспитанники?
Машка и Мушка, как самые проворные и понятливые, наверное, артистками цирка стали. А Мишка где-нибудь в зоопарке у ребят конфеты выпрашивает. Но какими бы сладкими не оказались угощения, брошенные Мишке в железную клетку, жизнь в родной тайге для него, согласитесь, была бы милей.
В память о медвежатах Иван Гончарук купил и подарил нам репродукцию картины И. Шишкина 'Утро в сосновом лесу'. Я повесил ее в спальне над кроватью.
Об этом удивительном случае ещё напоминает фотография в альбоме: три медвежонка в грибном лукошке. Настоящее чудо природы!
Позже я прочитал в журнале 'Огонёк' статью одного 'знатока', утверждающего, что талантливый живописец допустил ошибку. Дескать, не бывает у медведицы в одном помёте троих медвежат.
Оказывается, бывает.
Лешева Гарь
Однажды мне удалось раздобыть охотпутёвку в Лешеву Гарь, богатую пушным зверем. Многие искатели таёжных приключений плутали здесь. Гиблое место. Глухое. На десятки километров вокруг ни посёлка, ни дороги. Труднопроходимое урочище вздыбилось острыми камнями и поваленными деревьями, густо заросло колючими кустарниками, ощетинилось ельником. Пять горных ключей со скалистыми водопадами и обрывистыми гранитными ущельями прорезали его во всех направлениях. Стремительные потоки студёной воды, устремляясь вниз, доносят живительную влагу до корней густо растущих деревьев и кустарников.
Особенно нелегко пробраться в Лешеву Гарь. Полно здесь глубоких каньонов, заваленных узловатыми корневищами и упавшими деревьями, распадков, переплетённых виноградными лозами, лианами актинидии и лимонника.
Я и егерь Иван Гончарук добрались туда в конце октября. Егерь рано уходил на охрану охотугодий, а я прорубал путики на ближних сопках, устанавливал плашки и кулёмы, разносил к местам лова капканы. Работе мешал затяжной дождь, моросящий непрерывно несколько дней. Холодной осенней влагой напитались не только склоны сопок, деревья и травы на них, но и мои брезентовые брюки, куртка и рюкзак. Да и само озябшее тело, казалось, промокло насквозь.
В сумерках, дрожа от озноба, я притащился к биваку, где надеялся согреться у жаркого костра. Однако, к немалому огорчению, нашел здесь мокрые головни былого очага, пустую палатку и одиноко висящий котелок, доверху наполненный дождевой водой. Мой таёжный спутник ещё не вернулся из обхода егерского участка. И мне, пришедшему на ночлег первым, предстояло позаботиться об очаге и ужине. Уныло смотрел я на это дикое место, прислушиваясь к монотонному шороху дождя, шуму ветра в вершинах кедров, пытаясь уловить потрескивание сучьев под ногами егеря. Но темнота быстро сгущалась, а мой товарищ всё ещё бродил где-то в ненастной ночи. Какое-то время простоял я в нерешительности, обеспокоенный отсутствием егеря, но убедив себя, что Иван -- опытный таёжник, принялся разводить огонь. Это удалось не сразу. И хотя я сжёг весь запас сухого горючего, сбереженного на случай плохой погоды, немало истратил спичек, прежде чем костер хорошо разгорелся. Капли влаги падали в огонь, шипели на раскалённых углях. Костёр потрескивал, разбрасывая в ночную темень яркие искры.
Иван, как всегда, подошёл незаметно. Я вздрогнул, неожиданно увидев егеря перед собой.
-- Э, брат, да ты не охотник, -- неодобрительно сказал он, присаживаясь рядом и протягивая руки к огню. Пахло сыростью тайги, дымом, смолистыми дровами и крепко заваренным чаем, остывающим в старом закопченном котелке. Дождь продолжал накрапывать. От мокрой одежды валил пар, но у горячего пламени было тепло и уютно. Мы молча пили чай, ощущая, как по всему телу разливается приятная слабость, и размышляя о своём.
В эту непогожую неделю по заданию егеря я оттащил тяжеленный мешок соли к водопою, истоптанному копытами изюбров. Олени наведывались сюда погрызть солоноватой глины. Два дня потратил на ремонт зимовья, где переложил печурку, застеклил оконце, законопатил обветшалые стены и вправе был рассчитывать на похвалу. Но Иван повторил:
-- Нет, не охотник ты.
На лице Гончарука, красном в свете огня, играла усмешка. Он перехватил мой недоуменный взгляд и покачал головой:
