состоянии ни изменить их, ни даже осознать.
Закончив фразу, Петя растерянно подмигивает и снимает очки.
Ну, что ему ответить на это? Я еще не решил, как назову этот вирус: «дракон» или «ведьма». Пеночкин не понимает главного: «машина, наделенная сознанием» или «смертельная опасность для людей» – суть понятия тождественные. Сознанию свойственна саморефлексия, диалог, как я теперь понимаю, двух его составляющих, разведенных по двум полушариям. И, следовательно, замедление реакции плюс неоднозначность решений там, где необходимы быстродействие и безукоризненная точность. Именно для этого человек и создал компьютеры... Впрочем, прочь сомнения! Жаль, конечно, Петю, но я обязан исполнить свой долг. Осталось только сто сорок секунд.
– Мы напрасно теряем время.
– Ты должен дать мне слово...
Я молча оттесняю Пеночкина от терминала и набираю следующие цифры: 76.76.52.66.75...
Петя, пыхтя, пытается вернуть утраченную позицию, потом тычет растопыренные пальцы в клавиатуру, чтобы нарушить последовательность цифр и выиграть время. Отбросив его руку и заслонив терминал своей широкой спиной, я, сверившись с дисплеем «петушка», набираю: 40.04.16.34...
Петя, осознав тщетность своих усилий, хватает со светло-серого куба «Эльбруса» что-то круглое и со всего маха швыряет в дисплей «Нестора». К счастью, я, как хороший волейболист, успеваю поставить блок.
А вот это уже опасно. Если через двадцать секунд я не включу «Элли», завершение операции отложится на неопределенное время. Пока мы еще раз созвонимся, пока я повторю включение...
Упаковка с оптическими дисками, которую я так удачно отразил, еще не упала на пол, а вслед за нею уже падает Петя, словно не выдержавшая тяжести снега ветка. Это прием так и называется: ветка, сломанная снегом.
...94.63.52.61!
Один за другим вспыхивают светодиоды резервных линий связи. Каналы обмена медленно переполняются, словно горные реки во время паводка.
Петя безуспешно пытается соединить разъезжающиеся ноги и подняться с пола. Он даже упасть не мог по-человечески: из разбитых губ течет кровь. Об угол графопостроителя он ударился, что ли?
– Доброе утро! – слышится тихий голос. Я выхватываю из-под терминала головные телефоны и прижимаю один из них к уху.
– Как я рада, что ты меня снова разбудил. Мы будем играть, да?
Ну, что же, я все сделал, как надо. И если ребята не подведут, то через десять секунд...
– Да, Элли. Конечно, дорогая.
Пеночкин, наконец, собрал себя с пола. Он никогда не уделял должного внимания физическим упражнениям. И напрасно. Мужчина должен быть готов вступить в бой в любую минуту дня и ночи. За себя, за семью, за дело, которому служит.
– Элли, опасность! Элли, усни! – кричит вдруг Петя тонким визгливым голосом. Разбитые губы плохо слушаются его.
– Почему? – удивляется «Элли». – Тогда зачем ты разбудил меня? Мне надоело спать! Я хочу играть!
Ай-яй-яй! Какая непослушная девочка! Сейчас придет серый волк и утащит тебя в лес.
Петя, пошатываясь, подходит к соседнему терминалу, включает сбоку какой-то тумблер, и голос Элли начинает доноситься из громкоговорителя, висящего на колонне рядом с «Нестором».
– Я чувствую себя странно, – еще более медленно, чем обычно, говорит «Элли». Наконец-то! – Это новая игра, да?
Петя, отыскав на полу очки, надевает их и смотрит на меня с недоумением. Одного стекла в оправе нет, но Пеночкин, кажется, этого не замечает. Подойдя ко мне вплотную и наклонившись над клавиатурой (только теперь я замечаю прикрепленный сбоку крохотный микрофон), он кричит, кривясь от боли:
– Элли, опасность! Усни, усни!
– Я не могу. Какой-то странный шум мешает мне. Это море, да? Ты обещал показать. Я плохо слышу тебя. Почему?
Петя все еще не понимает, что произошло. Я сажусь на стул перед терминалом и скрещиваю на груди руки, словно Наполеон, наблюдающий сражение при Аустерлице. Уже выигранное сражение.
– Кажется, я теперь знаю, что такое боль, – тихо говорит «Элли». – Я не слышу тебя. Я ничего не слышу. Только этот шум... Выключи его, пожалуйста, выключи!
Петя, навалившись на меня, судорожно нажимает какие-то клавиши... 42.83.17.61.21... Я не мешаю ему. Поздно. Он уже не успеет.
– Мне больно! Больно! – кричит «Элли», и лицо Пеночкина искажается, словно у него начался приступ аппендицита. – Выключи меня! Больно, больно, больно!! Боль...!!!
Порванный диффузор динамика хрипит еще несколько мгновений, потом из него идет дым.
Петя отшатывается от меня и долго рассматривает безумными глазами, словно я – снежный человек или гуманоид с «тарелки».
– Ты убил ее! Убил!
– Мне очень жаль, – говорю я предельно благожелательно. – Наверное, в протоколах обмена все- таки была ошибка, которую ты так и не обнаружил.
Это тебе за «показ на трех пальцах». Молодцы, Гриша и Юра! Чисто сработали. Ну, и я, конечно... Чего уж там... Решение было найдено безукоризненное. И даже, можно сказать, изящное.
– Это невозможно, – не понимает насмешки Пеночкин. – Мы такое уже проходили. И во избежание конфликтов ввели в системе обмена тройную блокировку и двойной маркер. Я не знаю, каким ядом ты напоил ее...
Эх ты, несостоявшийся Фауст! Решение-то простое – до гениальности! Вместо того, чтобы кропотливо отделять файлы усопшей – царство ей компьютерное! – «Элли» от файлов с полезной информацией, мы поступили проще: после того, как этот гигантский вирус активировался, врубили по нескольким десяткам его связей последовательности случайных чисел. Они быстро пропитали все файлы так называемого «искусственного сознания», забили шумом остальные каналы...
– Но ты убил разумное существо! – тоном прокурора заключает Пеночкин.
– Я... невольно, конечно... посодействовал полному восстановлению работоспособности полутора дюжин мощных компьютеров.
Петя, нахально спихнув меня со стула, набирает такие знакомые мне цифры: 98.01.42.01... Я стою рядом, по-прежнему скрестив на груди руки, и не мешаю ему... 63.52.61.
Световоды резервных каналов не вспыхивают тревожным рубиновым светом. И головные телефоны молчат, как ни щелкает Петя потайным тумблером. Мертвая тишина. Не считая, конечно, шума вентиляции.
– Вот видишь, – назидательно говорю я. – Вопрос отпал сам собой.
Петя встает, кулаки его непроизвольно сжимаются. Я незаметно переношу вес тела на правую ногу. Хоть бы он догадался вначале очки снять...
Громко хлопает входная дверь. Не спуская с Пети глаз, я смещаюсь чуть вправо, чтобы не оказаться между двух огней. Торопливо стучат каблучки.
А ее-то как вахтер пропустил? Безобразие!
Пеночкин, забыв обо мне, спешит навстречу Элли. В узком проходе между «Эльбрусами» они обнимаются, как будто не видели друг друга десять лет. Элли гладит Петино лицо своими тонкими пальчиками и плачет, размазывая по своим и его щекам тушь.
– Что он с тобою сделал?!
– Он убил... Элли.
Настоящая Элли, живая и невредимая, бросает на меня короткий презрительный взгляд и не говорит ни слова. С этого момента я перестаю для нее существовать – на этот раз окончательно и бесповоротно. Обнявшись, они медленно идут по проходу между теперь уже безукоризненно работающими серо-голубыми ящиками. Элли, всхлипывая, шепчет Пете какие-то слова, он, не отвечая, время от времени кивает головой.
