Было ясно, что гидра анархии вылезла из своего логова и бесчинствует в квартале.
Сержант, бесшумно ступая, отважился выйти из караульни.
У самого поворота с улицы Вьейль-Одриет Гаврош и его тележка столкнулись вплотную с мундиром, кивером, плюмажем и ружьем.
Гаорош опять остановился.
— Смотри-ка, — удивился Гаврош, — он тут как тут. Добрый вечер, господин общественный порядок!
Удивление Гавроша всегда длилось очень недолго.
— Ты куда идешь, оборванец? — крикнул сержант.
— Гражданин! — сказал Гаврош. — Я вас еще не назвал буржуа. Почему же вы меня оскорбляете?
— Ты куда идешь, шалопай?
— Сударь, может быть, вчера вы и были умным человеком, но сегодня утром вас лишили этого звания, — ответил Гаврош.
— Я тебя спрашиваю, куда ты идешь, негодяй?
— У вас очень милая манера выражаться. Право, вам не дашь ваших лет. Почему бы вам не продать свою шевелюру по сто франков за волосок? Вы выручили бы целых пятьсот франков.
— Куда ты идешь? Куда идешь? Куда? Говори, бандит!
— Какие скверные слова! — заметил Гаврош. — В следующее кормление, перед тем как дать грудь, пусть вам получше вытрут рот.
Сержант выставил штык.
— Да скажешь ты, наконец, куда идешь, злодей?
— Господин генерал, — ответил Гаврош, — я ищу доктора для моей супруги, она рожает.
— К оружию! — крикнул сержант.
Спастись при помощи того, что вам угрожало гибелью, — верх искусства сильных людей; Гаврош сразу оценил положение вещей. Раз тележка его подвела, значит, тележка должна и выручить.
В тот миг, когда сержант готов был ринуться на Гавроша, тележка, превратившись в метательный снаряд, пущенный изо всей мочи, бешено покатила на него, и сержант, получив удар в брюхо, кувырком полетел в канаву, а его ружье выстрелило в воздух.
На крик сержанта высыпали солдаты; каждый выстрелил по разу наугад, затем караульные перезарядили ружья и снова начали стрелять.
Эта пальба продолжалась добрых четверть часа; пули нанесли смертельные раны нескольким оконным стеклам.
Тем временем Гаврош, со всех ног бросившийся назад, остановился улиц за шесть от места происшествия и, запыхавшись, уселся на тумбу, на углу улицы Красных сирот.
Он прислушался.
Отдышавшись, он обернулся в ту сторону, откуда доносилась неистовая стрельба, и три раза подряд левой рукой сделал нос, одновременно хлопая себя правой по затылку. Этот выразительнейший жест, в который парижские гамены вложили всю французскую иронию, оказался, по-видимому, живучим и держится уже с полвека.
Но веселое настроение Гавроша вдруг омрачилось горестной мыслью.
«Так, — подумал он, — я хихикаю, помираю со смеху, нахохотался всласть, но я потерял дорогу. Хочешь не хочешь, а придется дать крюку. Только бы вовремя вернуться на баррикаду!»
Он пошел дальше.
«Ах да, на чем же это я остановился?» — постарался припомнить он на бегу.
И снова запел свою песенку, ныряя из улицы в улицу. И в темноте, постепенно затихая, звучало:
Вооруженное выступление караула оказалось небезрезультатным. Тележка была захвачена, пьяница взят в плен. Тележка была отправлена под арест, а пьяница впоследствии слегка наказан военным судом, как соучастник. Этот случай свидетельствует о неутомимом рвении прокуратуры тех времен в деле охраны общественного порядка.
Приключение Гавроша, сохранившееся в преданиях квартала Тампль, это одно из самых страшных воспоминаний старых буржуа Маре, и запечатлелось оно в их памяти следующим образом: «Ночная атака на караульное помещение Королевской типографии».
1
Дитя
2
Человечек
3
Мальчик из рабочей семьи, житель парижских предместий.
