подобающе именно этому персонажу, улыбался незнакомец, а его прозрачные зеленые глаза изучали ее слишком внимательно. Это все очень опасно, но пока она всего лишь кассир ей ничего не угрожает. Впрочем, нет. Пока она кассир, она может угодить в любую западню, поэтому нужно вспомнить о том, что она Лариса.
— Что будете заказывать? — без энтузиазма спросила она, постукивая пальцами по кнопкам с номерами заказов.
— Зеленый чай, пожалуйста, — ответил он, поправляя ворот безупречно белой рубашки, — а лучше два. Ведь Ундина не откажется?
— У Ундины нет перерыва, если вы обо мне, — спокойно отказала Лариса, но сравнение ее потешило, она попыталась найти в себе хоть что-то общее с этой призрачной девой, но тщетно.
— С сахаром? — чуть более миролюбиво осведомилась девушка, незнакомец покачал головой, — может быть пирожок? — он снова ответил отрицательно. Лариса оформила заказ, думая о том, что тоже любит зеленый чай без сахара, особенно, если он остыл, но пробила все-таки один. Она чувствовала, что ничем хорошим знакомство и распитие любых, даже не алкогольных напитков, с незнакомым мужчиной на много старше ее, ей не светит.
Вернулась Алена и проводила Ларису обратно, обещая за то, что та помогла ей, вечером угостить ее чем-нибудь, и девушка рада была бы отказаться, но голод был сильнее гордости.
Весь остаток смены она на автомате выполняла свои обязанности, мысленно находясь где-то далеко, даже дальше, чем музей, где работала ее бабушка и дальше, чем страницы книг, которые заменяли ей игрушки.
«Ундина? Почему Ундина? — думала она, но тут же спорила с собой — да так просто ляпнул первое, что пришло в голову».
Так получилось, что у нее появилась возможность получить ответ на свой вопрос. Незнакомец, любивший зеленый чай без сахара, поджидал ее у выхода, нервно комкая в пальцах край пиджака. Увидев ее, он улыбнулся и на его лице выразились чувства человека, измученного долгим ожиданием. Лариса прикинула, сколько ему пришлось бродить в окрестностях забегаловки и даже прониклась к нему если не симпатией, то сочувствием.
На город спускалась ночь и на бульваре уютно горели витрины дорогих магазинов, в которых она никогда не была и старалась не заходить, чтобы не терзать себя глупыми мечтами. Лучше они с бабушкой будут хорошо есть целый месяц, чем она будет красоваться, как Рита Польских.
— Вы меня ждете? — недоверчиво осведомилась Лариса, мужчина кивнул.
— Ты не против? — спросил он, Лариса только равнодушно пожала плечами, кутаясь в свой свитер, ей отчего-то было холодно. Незнакомец заметил это, хотел набросить ей на плечи свой пиджак, но она остановила его.
— Почему Ундина? — вырвалось у нее. Она грустно посмотрела на свое продрогшее маленькое костлявое отражение в витрине какого-то роскошного магазина, где красовались манекены, разнаряженные как на приеме, а внутри блуждали некрасивые женщины, старавшиеся с помощью красивых вещей скрыть уродство тела и души. Лариса в стекле была невысокого роста, коротко стриженной, похожей на мальчика, а не на Ундину.
— Я чувствую себя рыцарем, приехавшим в глушь и увидевшим на пороге хижины деву с глазами, как речная гладь, — восторженно сказал незнакомец и Лариса почувствовала уважение к такой красивой фразе, но тут же одернула себя.
— Вы значит не местный?
— Я здесь в командировке, — признался мужчина. Лариса тяжело вздохнула и ускорила шаг, надеясь, что он сам отстанет от нее. С одной стороны ей этого чудовищно не хотелось, с другой она прекрасно понимала, что у нее есть блестящая перспектива стать развлечением этому «рыцарю» на время, пока он здесь. А дома, конечно же, жена и дети. Ей захотелось напрямую спросить его об этом, но она была мягче, чем ей хотелось бы быть.
— Послушай! — он догадался о чем она думает, — ничего такого!
Он хотел что-то сказать, но Лариса его опередила.
— И хорошо, — улыбнулась она и, обогнав его, запрыгнула в подошедший трамвай, — до свидания, рыцарь!
Она забилась в самый дальний угол, лишь бы только не видеть оттуда, как он потерянно и грустно смотрит ей в след.
Лариса прижалась лбом к холодному стеклу и, чувствуя на своем лице теплое прикосновения света витрин, окон и вывесок, проносившихся мимо, закрыла глаза Ночью город становился другим, как будто это был какой-то другой город и между ними не было ничего общего. Его огоньки напоминали новогоднюю елку или карнавал, рождая в душе веру в сказку или чудо.
Глава третья
— Слабо, да!? Слабо! — голос Коли был как удар плети, такой же резкий и невыносимый. Дима с ненавистью посмотрел на него, а потом перевел глаза на кусок кирпича в своей руке, борясь с желанием размозжить им другу голову. Коля внимательно наблюдал за реакцией Димы и ничуть не боялся, ему было смешно.
Он тряхнул головой, взъерошив черные непослушные волосы, и достал сигареты. Его интересовало сделает ли Дима это или нет, но в большинстве случаев Дима все-таки делал. Он находился в слишком сильной зависимости от мнения друга, от его темных цыганских глаз, которые так и толкали на совершение какой-то новой шалости. И чем старше становились друзья, тем опаснее были их выходки.
— Мне ничего не слабо! — заявил Дима бесстрашно и с размаху запустил кирпич в окно второго этажа. К великому везению юноши, он не рассчитал силу и его снаряд ударился в стену рядом, сбив с нее кусок краски и вместе с ней плюхнулся на землю у окна столовой.
— Мазила, — хихикнул Коля, покусывая конец сигареты из которой сыпался противно пахший дешевый табак.
Дима приглушенно выругался и потянулся к другому кирпичу, более увесистому, когда окно, в которое он целился, вдруг распахнулось и оттуда высунулся внушительный бюст завхоза Клары Петровны. Ее сморщенное, как высохшая слива лицо, украшенное густыми черными усиками над презрительными губами, сморщилось в гримасе злости и недовольства.
— Якушев! — завопила она писклявым голосом, — ты совсем сдурел, недоумок!? Да я тебя!!! — женщина готова была выпрыгнуть наружу и надавать ему тумаков, но решетка останавливала ее от таких решительных действий.
Коля, который был несколько проворнее, ухватил Диму за руку и уволок в школу, внутри себя посмеиваясь над глупостью друга и злостью завхоза. Эта особа с потными руками, густыми сросшимися бровями и замашками партийного начальника была Коле противнее всех толстых, грузных теток, которыми была так богата их школа.
— Якушев и Михайлов, — в коридоре парни были вынуждены притормозить, потому что на их пути, как огромная грозовая туча, вдруг нарисовалась собственной персоной сама директриса Евгения Олеговна. Она внушала страх и уважение, которые испытываешь, если видишь перед собой ожившего мертвеца или гостя из темного потустороннего мира. Было в ней что-то такое, ведьминское, колдовское, что так любили высмеивать те, кто был посмелее. Если бы Диму или Колю попросили представить, как на их взгляд будет выглядеть злая колдунья из детской сказки, они без сомнения бы описали Евгению Олеговну, ее высокую прическу из седых волос, ее рубашку с воротничком под горло и брошь с каким-то породистым красным камнем, ее длинную юбку, подметавшую пол директорского кабинета и крючковатые, как птичьи лапки, ручки, ссохшееся, как у мумии тело.
— Почему вы не на уроке? — железным скрипучим голосом поинтересовалась «злая колдунья» и юноши почувствовали себя маленькими мальчиками, которых сейчас засунут в печь и съедят.
— Простите, — пролепетал Коля, мечтая только о том, чтобы поскорее исчезнуть.
