А. Жаров написал для детей стихотворение в хорошо найденном маршевом ритме. Но задорный ритм — единственное его достоинство, если помнить, что стихи предназначены детям.
и т. д.
Недоступны, совершенно чужды детям и образы стихотворения (например, «брызги слов», «растём… на расплавленных гребнях волны», а почему «дни будут… серы» и взрослым не очень понятно), и синтаксические конструкции («растём Октябрем и Маем»), и лексика («солнцеловы»). Дети не могли понять и запомнить стихи, лишённые всякой конкретности, с неясным для них смыслом, вся эмоциональность которых выражена только в ритме.
Были, впрочем, стихи и совсем другого уровня, например, «Сами» Н. Тихонова. Это стихотворение как бы отвечало на призыв XIII съезда партии усилить в литературе для детей моменты классового, интернационального, трудового воспитания. Поэт нашел принципиально верный путь: поэтический сюжетный рассказ балладного строя, драматичный и волнующий, который пробуждает важные мысли и высокие чувства. Но образная система стихотворения, психологическое содержание душевного кризиса его героя сложны для детей — это стихотворение для юношества.
Так получилось, что ко времени, когда Маяковский выступил со «Сказкой о Пете…», хороших, подлинно детских стихов о современности не было.
А ребята их ждали, требовали и в нетерпении пытались заполнить пробел собственными произведениями.
Детские журналы и газеты нередко печатали стихотворения читателей, особенно много их публиковалось в журнале «Барабан» и в «Пионерской правде». Обычно дети в своих стихах, которые они посылают в редакции, подражают прочитанным произведениям, иногда даже наивно переписывают их ради того, чтобы переменить по своему вкусу отдельные слова или строки. В начале 20-х годов происходило нечто прямо противоположное: дети своими формально беспомощными стихами ясно говорили о том, чего им не хватает в современной поэзии.
Они как бы вступили в спор с авторами, предлагавшими им обветшалые или невнятные произведения. Никаких добродетельных котят и злобных крыс, никаких нравоучительных аллегорий и заводских гудков, лихо излагающих историю Октябрьской революции, в стихах детей не найдешь.
Ребята писали о трудной судьбе беспризорников и о подвигах Красной Армии, о пропагандисте в деревне и о берлинских комсомольцах, о делах пионерского отряда и о жизни школы. В их стихах светилась та самая романтика круто изменившейся с Октябрём каждодневной жизни, которую ещё не умели передать поэты, работавшие в детской литературе. Весна в стихах детей 20-х годов — это не ручейки и проталинки, а майский праздник, лето — это походы, жизнь в пионерском лагере, осень — переживания, связанные с началом школьных занятий. Дети в своих стихах пытались выразить героику времени — они чувствовали её с остротой, которую не могли осознать, в которую не могли поверить деятели разных комиссий, насмерть перепуганные сообщением, что «начинается земля, как известно, от Кремля».
Именно от Кремля начиналась земля для детей. Старшие пионеры ещё помнили последний год царской власти, Октябрьскую революцию, ощущали новизну советской жизни и её боевой характер. Потому их стихи так отчётливо тенденциозны, так сильна в них пропагандистская струя.
Дети пытались создать образ положительного героя — своего ровесника. Этот герой не совершает тех немыслимых подвигов, которыми охотно наделяли в то время ребят взрослые писатели в своих повестях и стихах (например, А. Жаров в стихотворении «Командировка Хуана», о котором придется ещё упомянуть дальше), но он очень активен политически, очень заинтересован всем, что происходит вокруг него во «взрослом» мире, — прежде всего рождением новых форм жизни, новых отношений между людьми и борьбой с врагами Советской власти.
Юные поэты задумывались и над тем, что такое хорошо и что такое плохо. Они не то чтобы сознавали, а чувствовали возникновение новых этических норм, пытались понять, что устарело в правилах морали, которые им внушали, и чем надо заменить устаревшее.
Не темы современности, классовой борьбы были чужды детям, как думали некоторые педагоги, а формы, в которых пытались их выразить тогда поэты.
Ничего не могли дать подросткам той бурной эпохи ни сюсюканье о коте, которому не знакомы порыв и борьба, ни заводской гудок, «воющий за народ». Разумеется, не помогало им разобраться в современности и сообщение, что «у детей борьбы прорезались зубёнки буржуазии горло перегрызть».
Почему Маяковский стал писать для детей? Разумеется, ответ на этот вопрос всегда будет неполным и приблизительным, так как творческий импульс — производное от множества мыслей, эмоций и внешних обстоятельств, всю сумму которых вряд ли осознавал и сам поэт. Но некоторые побуждения можно определить с большой долей вероятности.
Первая причина, мне кажется, была та же, что вызвала не угасавший всю жизнь страстный интерес Горького к детской литературе: воспоминания о том, как ему ребёнком трудно было найти книги, которые давали бы необходимую для духовного роста пищу.
В автобиографии «Я сам», где Маяковский говорит только о самых важных событиях своей жизни, он упоминает первую книгу, которую прочёл: «Какая-то «Птичница Агафья». Если б мне в то время попалось несколько таких книг — бросил бы читать совсем».
«Птичница Агафья» — книжка популярной в начале века детской писательницы Клавдии Лукашевич. Её произведения были насквозь пропитаны мещанско-буржуазной моралью и дешёвой сентиментальностью. Сестра поэта, Л. В. Маяковская, рассказывает, что «… отвращение к сентиментальным стишкам появилось у него ещё в раннем детстве. По воспоминаниям нашей матери, Александры Алексеевны Маяковской, когда Володе читали в детстве подобные стишки, он скучал и просил почитать что-нибудь «правдашнее» («Комсомольская правда», 1950, 13 апреля).
Когда Маяковский стал писать стихи для детей, то именно созданию «правдашних» книг он посвятил свои силы. А каким важным считал он это дело, как серьёзно к нему относился, говорят высказывания поэта
