На мельнице
Спустя какое-то время впереди показался тусклый свет, послышался мерный плеск воды, а затем в свете проступившей сквозь тучи луны обозначился силуэт мельницы. Ее нижний этаж был действительно много больше, чем обычно бывает, и Флориана Тайлер отлично знала, почему: у мельника Теодора Кея, отца Кристиана, было в семье девять детей. Сам же Кристиан, когда кормилица его видела в последний раз, радовался рождению пятого сына и явно не собирался на этом останавливаться. Нижний этаж надстроили с правого и левого крыла еще лет сорок назад, а теперь Крис думал и о новой пристройке: у него были сплошь сестры и только один брат, ныне уже умерший, а вот ему придется жить с несколькими сыновьями, да те еще могут привести в дом жен.
На стук в невысокую тесаную дверь сперва отозвался только собачий лай, но затем простучали деревянные подошвы, и женский голос спросил:
– Кто там в такой час?
– Рыцарь Саймон Локсли из Ноттингема! – ответил путник. – Со мною слуга и еще двое… хм, пожалуй, пятеро путников, но двое из них занимают пока очень немного места. Дайте нам приют, добрые люди, и я вас щедро награжу.
– Имя рыцаря Локсли мне знакомо! – донесся из-за двери низкий голос мельника. – Отворяй, жена, отворяй!
Мельница Кристиана Кея была сложена из грубо отесанных плит известняка, переложенных дерном и замешанной с песком глиной. Большая печь обеспечивала теплом весь нижний этаж. В ней же и готовили, возле нее же сушили травы, которые хозяйка и ее дети, как видно, умели собирать: густой запах разнотравья, цветов, кореньев наполнял просторную комнату, куда вошли, переступив порог, путники. Пучки растений были развешены по всем стенам, на которых, кроме них, красовались пара хомутов, лук и колчан с тремя стрелами, длинный плащ и широкая куртка. Земляной пол оказался чисто выметен, хотя местами на нем виднелись широкие белые мазки: начисто вымести слегка просыпавшуюся муку было не под силу даже самой аккуратной хозяйке. Деревянная лестница вела из нижнего помещения наверх, а два невысоких дверных проема в соседние комнаты.
Всю мебель составлял сколоченный из струганных досок длинный стол, пять лавок, одинаковой длины и ширины, большой ларь, увенчанный двумя стопками глиняных чашек, да притороченная к стене низкая лежанка, покрытая травяным тюфяком и толстым суконным одеялом.
Белая с черным собака, только что ответившая на стук в дверь звонким лаем, деловито обнюхала рыцаря, первым переступившего порог, и ринулась встречать остальных, уже не проявляя никакой враждебности: раз хозяин впустил, значит, свои, но проверить все равно надо – таков порядок.
Крис Кей был сорокалетний здоровяк мощного сложения, скорее похожий на кузнеца, чем на мельника. Темноволосый, коротко стриженный, с такой же короткой бородой, с лицом, полным невозмутимого благодушия, он сразу производил впечатление крепости и надежности, как и его на славу сработанный дом. Мельничиха была на две головы ниже мужа, среднего роста, белокурая, полная и кругленькая, однако быстрая в движениях. Она встретила вошедших в чистейшем чепце и фартуке, с руками, чуть не по локоть вымазанными тестом – перед появлением гостей хозяйка как раз собиралась печь хлеб, для чего старший сын, крепыш лет тринадцати, деловито раздувал в печи огонь и подкидывал туда хворост.
Других детей в комнате не было, но их возня долетала из соседнего помещения – похоже, они из-за чего-то ссорились.
– Входите, добрые путники! – тем же сочным басом пригласил мельник гостей. – Если темнота и непогода застигли вас в дороге, то здесь вам найдется, где обсохнуть, обогреться и передохнуть. – Роби! – это относилось к возившемуся у печи мальчугану. – Помоги этому парню, – хозяин кивнул на Тимоти, – распрячь коня. А потом отведи лошадей в конюшню и задай им сена. Не извольте гневаться, сэр рыцарь: конюшня у нас маловата, и наша кобыла вот-вот разродится, так что обоих ваших лошадок придется ставить в одно стойло. Думаю, поместятся. А ты, жена, вытирай руки, да собирай на стол.
– Спасибо, добрый человек! – искренне поблагодарил рыцарь Локсли. – Но, прежде всего, нужно куда- нибудь отнести тело умершей – грех оставлять ее в телеге, на улице.
– Покойницу придется спустить в чулан, – с некоторым смущением проговорил Крис. – В комнатах-то класть никак – здесь натоплено. А в чулане у меня чисто – я там зимой дрова держу, чтоб не украли, да мешки, да корзины всякие. Поставим рядком пару лавок, накроем рогожей, вот и будет ладно. Сейчас уж поздно идти за нашим священником, это почти три мили топать, а утром я поеду к нему и попрошу, чтоб позволил отвезти усопшую в храм, да там и отпеть.
Пока он говорил, в дом вошла Флориана, неся большую плоскую корзину, в которой едва заметно шевелился клетчатый сверток. Другой рукой женщина сжимала крохотную ладошку ковылявшей рядом с нею малышки. Девочка путалась в подоле полотняной рубашки, терла спросонья глазки и старалась прижаться к широкой материнской юбке. Сверток в корзине тихонько попискивал, и добрая женщина, глянув на мельничиху, проговорила:
– Помоги мне, Джуди. Тебя ведь так звать? Мне бы воды, чтобы помыть их с дороги, да куда-нибудь уйти и покормить…
Мельничиха без лишних слов наполнила теплой водой большой глиняный горшок и понесла в соседнюю комнату, откуда тотчас, как горох, высыпались мал мала меньше еще четверо ребятишек.
– Поиграйте пока здесь. Только, чтоб не мешать взрослым!
Голос Джудит был не особенно суров, и мальчишки, оставив без внимания ее последние слова, тотчас затеяли шумную возню под столом, однако получили грозный окрик отца и тут уже поутихли.
– В той комнате еще моя дочка спит, – сказала хозяйка, оборачиваясь с порога. – Она младше твоей – едва год сравнялся. Не обращай на нее внимания, Флори – эта не проснется: уж если ее не будит тарарам всей оравы братишек, значит, сон крепче некуда. Там же, на лежанке, можно и уложить детишек.
Флориана подняла до сих пор опущенную голову, и в ее глазах неожиданно блеснули слезы:
– Спасибо, Джуди! Но если бы можно было…
– Что? – спросила мельничиха.
– Если бы и эту бедную женщину, их мать, ненадолго принести в дом, обмыть и переодеть! У меня есть платье, почти что новое. Я детей покормлю, уложу и сама все сделаю. И заплачу.
– Конечно, конечно! – засуетилась Джуди. – Как же иначе!
– Заплачу за все я, – проговорил рыцарь, поднимаясь с соседней лавки и высыпая на стол горсть серебра. – Эй, Тимоти, если ты управился с лошадьми, то пойди вместе с моим оруженосцем Карлом да принесите бедняжку в дом, а когда женщины ее приоденут, осторожно опустите тело в чулан.
Войдя в дом, Саймон Локсли снял свой промокший плащ, и стало видно, что он – еще молодой мужчина лет тридцати пяти, высокий, ладно скроенный, с очень подвижным лицом, на котором всего выразительнее были глаза, карие, глубокие, со взглядом одновременно проницательным и открытым. При этом у рыцаря была светлая кожа, пепельные волосы, но черные брови и ресницы. Бороду он обычно брил, но после долгой дороги его лицо обрамляла узкая темная полоска отросшей щетины.
Одежда Саймона тоже говорила о том, что он проделал долгий путь и был готов ко всяким неожиданностям такого пути: кольчуга, шлем, надетый поверх кожаной шапки и бармицы[11], длинный, до колен гамбезон[12], кольчужные чулки и сапоги из мягкой кожи. У пояса висел меч в ножнах.
Флориана вслед за мельничихой ушла в другую комнату, а Локсли присел на лавку и сосредоточил свое внимание на детях, все так же возившихся под столом, но уже не шумевших – отца они явно привыкли слушаться.
В это время его оруженосец и рыжий Тимоти осторожно внесли в дом и уложили на ближайшую к двери лавку укутанное в рогожу тело. Молодой Тайлер, перекрестившись, развернул бедный покров, и перед рыцарем, мельником и его женою предстала сказочная красавица, как будто не мертвая, а глубоко уснувшая. Женщине было на вид никак не более восемнадцати. Ее чистая белая кожа, нежные, совершенные черты полудетского личика, окруженного светлыми, будто облака локонами, безупречная форма сложенных на груди рук, – все говорило о благородном происхождении умершей, равно как и тонкое дорогое сукно ее платья, и золотые серьги, вдетые в маленькие уши.
Почти ничто в ее облике не напоминало о печальном конце, разве что бледность губ, чуть искривленных от боли. Ее красота завораживала, и казалось, достаточно было громко окликнуть, чтобы
