повторял.
– Извини, папа, – тихо сказала Сэцуко с какой-то странной интонацией, – но разве мы хоть раз услышали нормальное объяснение того, почему, собственно, провалились прошлогодние переговоры? Все это произошло так неожиданно…
– Понятия не имею, почему это произошло! Впрочем, вряд ли теперь это имеет значение, верно?
– Да, конечно. Извини, папа. – Сэцуко, казалось, что-то обдумывает. Потом она пояснила: – Видишь ли, Суйти время от времени довольно настойчиво расспрашивает меня о том, что же все-таки произошло в прошлом году и почему семейство Миякэ столь внезапно вышло из игры. – Она едва заметно усмехнулась. – Суйти, похоже, убежден, что мы знаем, в чем тут дело, но скрываем от него. Мне постоянно приходится доказывать ему, что я и сама ничего толком не знаю.
– Уверяю тебя, – холодно заметил я, – это и для меня тоже тайна. Я бы не стал скрывать от тебя и Суйти, если б хоть что-то знал.
– Ну, естественно! Прости меня, пожалуйста! Я вовсе не хотела ни на что намекать… – И Сэцуко снова неловко умолкла.
Я, возможно, был немного резковат с нею в то утро, но Сэцуко уже не в первый раз допытывалась у меня, что же произошло в прошлом году, когда семейство Миякэ вдруг пошло на попятную. Странно, почему ей кажется, что я что-то утаиваю от нее? Если у семейства Миякэ и была какая-то особая причина для подобного разрыва отношений, то они явно не собирались мне о ней докладывать.
Моя же собственная догадка заключается в том, что тут гадать особенно и не о чем. Правда, их отступление в самый последний момент было крайне неожиданным, но почему обязательно следует видеть в нем нечто чрезвычайное? Интуиция мне подсказывает: причина тут всего лишь в нашем различном общественном положении. А в семье Миякэ, насколько я успел их узнать, все принадлежат к тем гордым и честным людям, которых коробит от мысли о том, что их сын намерен жениться на девушке более высокой породы. Честно говоря, еще несколько лет назад они, наверное, гораздо раньше прекратили бы с нами всякие отношения, но их сбили с толку все эти разговоры о «браке по любви» и прочие новомодные веяния. Не сомневаюсь, это объяснение соответствует истине; случившееся вряд ли имеет более глубокие корни.
Возможно также, семейство Миякэ смутило столь очевидное одобрение с моей стороны. И мое весьма пренебрежительное отношение к проблеме социальных различий. Да и не в моих привычках обращать внимание на подобные вещи. По правде сказать, я и своим-то общественным статусом никогда не интересовался; я даже и теперь часто удивляюсь, когда какое-нибудь событие или чье-то высказывание напоминают мне о том, что я занимаю в обществе довольно-таки высокое положение. Например, не далее как вчера я посетил наш старый «веселый квартал», и мы с Синтаро выпивали в баре госпожи Каваками, где – как это теперь все чаще случается – оказались единственными посетителями. Мы, как всегда, устроились на высоких табуретах за стойкой, беседуя с госпожой Каваками, и, поскольку в течение нескольких часов никого больше в баре так и не появилось, беседа наша постепенно приобретала все более доверительный характер. И вот, когда госпожа Каваками, рассказывая о каком-то своем родственнике, пожаловалась, что сей достойный молодой человек никак не может найти работу, Синтаро вдруг воскликнул:
– Ну так вам следовало послать его прямо к сэнсэю, Обасан! Сэнсэю достаточно замолвить о нем словечко в нужном месте – и ваш родственник тут же получит хорошую работу.
– Что ты несешь, Синтаро? – запротестовал я. – Я же на пенсии! И никаких связей у меня больше не осталось.
– Любая рекомендация от такого уважаемого человека, как вы, сэнсэй, незамедлительно вызовет к себе внимание, – стоял на своем Синтаро. – Пошлите вашего молодого человека к сэнсэю, Обасан.
Я сперва даже немного растерялся; меня ошеломила убежденность Синтаро в моем могуществе. Но потом я сообразил, что он в очередной раз вспомнил о том маленьком «подвиге», много лет назад совершенном мною ради его младшего брата.
Было это, должно быть, году в тридцать пятом или тридцать шестом; по просьбе Синтаро я написал самое заурядное рекомендательное письмо одному моему знакомому из Министерства иностранных дел. Вскоре я наверняка благополучно забыл бы об этом, но однажды, когда я среди дня прилег отдохнуть в своей комнате, жена вдруг сообщила, что ко мне пришли двое молодых людей и стоят на пороге.
– Пожалуйста, пригласи их в дом, – сказал я.
– Но они не хотят входить и упорно твердят, что не смеют беспокоить тебя своим присутствием в доме.
Я встал и вышел на крыльцо; там стояли Синтаро и его младший брат – тогда он был совсем еще юнцом. Увидев меня, они тут же принялись кланяться и нервно хихикать.
– Пожалуйста, проходите в дом, – пригласил их я, но они все продолжали кланяться и оставались на месте. – Синтаро, прошу тебя, поднимайся, бери футон и садись.
Нет, сэнсэй, – отвечал Синтаро, улыбаясь и кланяясь, – мы и так проявили верх неучтивости, придя сюда. Да, это настоящее нахальство, но у нас просто не было сил терпеть – так хотелось поблагодарить вас, сэнсэй!
– Да входите же! Сэцуко уже, наверное, чай нам готовит.
– Нет, сэнсэй. Мы позволили себе слишком наглый поступок. Правда, сэнсэй. – И Синтаро, повернувшись к брату, быстро шепнул: – Ну, что же ты, Ёсио!
Его братец наконец перестал кланяться и нервно на меня глянул, а потом провозгласил:
– Я до конца своей жизни буду вам благодарен, сэнсэй! Каждой клеточкой своего существа я постараюсь оправдать вашу высокую рекомендацию. Клянусь, я не посрамлю вас! Я буду трудиться изо всех сил и добьюсь похвалы своего начальства. Но как бы высоко я в будущем ни поднялся, я никогда не забуду человека, давшего мне возможность ступить на первую ступеньку и начать собственную карьеру!
– Но это, право же, такой пустяк! Вы этой работы вполне достойны.
Мои слова вызвали у обоих яростный протест, и Синтаро сказал брату:
– Довольно, Ёсио. Мы и так отняли у сэнсэя слишком много времени. Но прежде, чем мы уйдем, еще раз хорошенько посмотри на человека, который так помог тебе. Нам очень повезло, что у нас такой влиятельный и щедрый покровитель.
– Да, да, правда, – пролепетал его юный брат, не сводя с меня глаз.
– Синтаро, прошу тебя, перестань! Это, наконец, просто нелепо. Пожалуйста, пройдите в дом, и мы отметим это событие, выпьем сакэ…
– Нет, сэнсэй, нам пора и честь знать. Нужно же наконец оставить вас в покое! Мы и без того вели себя нагло, явившись сюда без приглашения и нарушив ваш полуденный отдых. Но желание поблагодарить вас было столь велико, что мы не смогли отложить его ни на минуту.
Их визит, должен признаться, оставил у меня некое приятное ощущение, что кое-чего мне удалось добиться. Это был один из тех редких моментов в нашей вечно занятой и суетной жизни, которая не дает возможности остановиться и оценить сделанное, когда перед тобой внезапно как бы высвечивается весь пройденный путь. А в данном случае я действительно, почти не задумываясь, помог неизвестному молодому человеку подняться на первую ступень отличной карьеры. Еще несколько лет назад это было бы невообразимым, а теперь, оказывается, я достиг, сам того не заметив, столь высокого положения в обществе, что без малейших усилий оказываю подобные услуги.
И все-таки вчера в заведении госпожи Каваками я сказал Синтаро:
– С тех пор слишком многое изменилось. Я теперь на пенсии, какие уж у меня связи!
С другой стороны, я понимал, что Синтаро, возможно, не так уж и заблуждается на мой счет. Реши я это проверить – и, возможно, мне снова пришлось бы удивляться широте собственного влияния. Как я уже говорил, я никогда не представлял себе четко своего положения в обществе.
Если даже Синтаро и проявляет иной раз некоторую наивность в определенных вопросах, в этом нет, во всяком случае, ничего недостойного; сейчас так редко можно найти человека, не отравленного цинизмом и горечью. Нечто обнадеживающее есть все-таки в том, что, заглянув к госпоже Каваками, можно увидеть там Синтаро, сидящего у стойки и рассеянно крутящего в руках шапку – в точности, как и в любой из вечеров за последние семнадцать лет. И кажется, что для Синтаро ничто вокруг не изменилось за эти годы. Он все так же вежливо здоровается со мной, словно и до сих пор является моим учеником, и весь вечер, как бы сильно он ни напился, держится в высшей степени учтиво и называет меня исключительно «сэнсэй».
