— Вот дуб! Ясно же — кто!..
— Надо выкурить его! — предложил Даянов, лязгая зубами. — Хворост поджечь у входа!..
— Даянов! — закричали все. — Брось, поджигатель, истребитель лягушек!
Марионетта, увидев рану, ударилась в панику: ах-ах, страх, бегом к врачу! Схватила Арсентьева за руку и велела всем собираться домой.
Чем дальше мы уходили от норы, тем больше Арсентьев вырастал в глазах всех, особенно девчонок, и шел уже чуть ли не былинным героем.
Меня что-то раздражало в этой истории. Ужасно противно было. Тут еще я заметил, как Сережка отстал. Я нырнул в кусты и отправился назад.
— Серый! — Я его застукал у норы. — Ты что здесь делаешь?
Сережка с жадным и боязливым любопытством заглядывал в нору.
— Артем, я тоньше тебя, я полезу!..
Мы накрепко сцепили два ремня, один конец я привязал к Сережкиной ноге, а он полез. Я сидел у норы, заглядывая в ее черное горло, а минуты тянулись. Сережка пропал, и я чуть не состарился у проклятой дыры. Наконец из-под земли послышалось глухое «ы-ы-ы», и я изо всех сил потащил за ремень.
Потный, весь перемазанный, Сережка, отдышавшись, презрительно сказал:
— Там торчит поломанный корень, острый. Он об него порезался. Я загнул корень.
— А нора? — спросил я.
— Она вбок уходит. У меня сначала гибкости не хватило, а потом я руками дотянулся. Там тупик.
Мы пустились бегом догонять всех. С Марионеттой, заметь она наше отсутствие, случился бы сердечный приступ.
Отшельник говорит: «Есть страх, который можно понять, есть страх, который нужно простить, и есть благородный страх за человека — его нужно приветствовать».
Иногда мне все кажется трын-травой, а иногда я всего опасаюсь: как бы тут не споткнуться, там бы не ляпнуть что-то такое, после чего на тебя пальцем покажут…
— Серый, если бы с тобой все друзья перестали знаться?
— Да такого быть не может! За что?
— Ага, испугался? А если бы с тобой, Отшельник?
— Это жутко! — хмуро говорит он. — Это все равно, что умереть. Этого я боюсь!
Глава восьмая, о скуке и веселье
Лень, по поговорке, раньше нас родилась. А скука и того раньше. Какой древний пережиток!
Отшельник говорит: «Веселиться через силу умеют лишь сильные люди».
Лето на дворе.
Небо дождем заряжено, льет второй день.
Отшельник и Сережка уехали в пионерский лагерь, живут там, в ус не дуют. Я сам лишь позавчера вернулся из лагеря, теперь валяюсь на диване и смотрю, как бойкий паук вьет свою рыбацкую сеть.
На Клязьме бухал паровой молот. Сначала сквозь дождь доносилось — «Чш-ш!», потом — «Вщ-здох!» — и как-то влажно звенела чашка на столе. Вчера я с утра, пока не было дождя, как привязанная коза, торчал на берегу. Ну вбивают и вбивают сваи, меня не спрашивают.
Скука.
Я по-разному пытался отделаться от нее — пел, свистел, читал, разобрал приемник. А собрать не захотел — опять стало скучно. Скука все глубже, глубже запускала в меня когти. Я даже подумал, что по мне скоро ржавчина пойдет.
Потом я сел писать рассказ. Выбрал хорошую ручку, взял чистую тетрадь. «Я с детства люблю город Рязань. — Сам удивился, почему с этого началось. — Мне кажется, это единственный город, в котором осталось что-то от старинной Руси: от богатырей, витязей, Соловья-разбойника и бродячих гусляров.
Там ходит Балда по базару. Попы его не берут, сами безработные сидят. А Балда не тужит, всему городу служит — забор вокруг Рязани строит, щелчками гвозди вколачивает. Все вокруг толкаются, с удивлением на Балду смотрят. И я… поеду, посмотрю…»
Мне вдруг, и правда, ужасно захотелось самому поехать в славный город Рязань. Я посидел еще немного, бросил ручку и опять лег на диван. Паучишка бегал, таскал за собой бесконечную нить.
Дождь за окном шевелился, шевель-лился.
Я подумал, что дождь залил всю землю, мир уже по горло в этом тягучем дожде, и не пора ли мне строить ковчег? В дверь тарабахнуло. Я открыл. На пороге стояла нежданная Марионетта Григорьевна.
— Проходите! — растерялся я.
Она прошла и села на диван.
— Родители на работе, сестренка в лагере, Артем валяется на диване, — сама себе рассказала Марионетта. — А в это время на свете происходят интересные события.
— Что, кто-то уже ковчег строит? — спросил я с усмешкой.
— Ну-у, ковчег!
— Тогда меня не интересуют никакие события: «и которые в дальнем свете, ни которые в ближнем, — вяло сказал я.
— Через улицу. В подвале вон той девятиэтажки открылся детский клуб «Алый парус».
В подвале «Алый парус», надо же!
— Лучше бы они назвали «Дети подземелья»! — сказал я.
— Не остри так грубо, Артем! Не они, а мы! Мы открыли детский клуб. Нам хочется, чтобы ты принял участие.
— А мне не хочется, — оказал я.
— Нам новенькое фортепиано привезли, два хороших стола для пинг-понга. Мы задумали провести шахматную олимпиаду…
— Надоело, — сказал я. — Олимпиады, спартакиады, кавеэны, марафоны!
— Ты бы мог создать у нас футбольную или волейбольную команду!
Я чуть не застонал от досады.
— Во дворе мог бы, если бы ребята вернулись! И вообще мне все это неинтересно!
Марионетта огорчилась. Когда она вошла, на ней искрились капельки дождя, она была блестящая, оживленная, а сейчас сидела просто мокрая.
— Что же тебе интересно?
— Хотите знать? Пожалуйста! Землю насквозь просверлить! Клязьму повернуть назад! Колодцы выворачивать наизнанку! Четыреста кошек запрячь в бричку! Когда будете такими делами заниматься, я обязательно приду, если даже не позовете. Кошек наловлю сам!
— Артем, Артем! — Марионетта покачала головой. — Вся нормальная жизнь, по-твоему, ерунда?
— Это вам кажется, что жизнь нормальная, а на самом деле она не нормальная!
— Ты будто плесенью покрылся от сырости, Артем. Может, заболел? Может, врача вызвать?
— Это вы все больные! — не сдержавшись, зло сказал я. — Кубики, клубики в подвале, игрушки для малолетних!
— Все же я позову врача! — сказала Марионетта, вставая.
— Отвечать будете за ложный вызов!
Она еще раз покачала головой и ушла.
Вечером мама, а она летом работала воспитателем в городском пионерском лагере, тоже сказала мне:
