доклад, описывающий ситуацию во Франции вполне в духе «декадентских» оценок Дюрозелля или Вебера. Страх перед завтрашним днем, писал Суриц в ноябре 1937 года, усиливается буквально на глазах; Франция видела опасность буквально повсюду и совсем потеряла голову. Британия оставалась главным союзником Франции и французское правительство было готово сохранить связи с Лондоном любой ценой, пусть британцы и не очень заботились о французских интересах. Главным в политической повестке были «красная опасность» и «ненависть к социалистической революции». Интересы Франции и Советского Союза расходились уже почти по всем вопросам. Для французского правительства пакт о взаимопомощи был просто страховым полисом от советско-германского сближения.
Суриц не мог понять сути французской политики еще и потому, что правительство действовало вразрез с собственными национальными интересами, особенно в Испании. Он мог объяснить это себе лишь господством классовых интересов над национальными, французским поклонением перед британской мощью, которая почиталась единственной реальной защитой от нацистской Германии. Для Франции и особенно для Британии было очевидно, что Советский Союз сыграет в борьбе против фашизма решающую роль, но не менее очевидно было и то, что поражение фашизма приведет к усилению советского влияния в Европе. Такой ценой победа над фашизмом была нежелательна. Франция, говорил Суриц, «неизбежно докатится до полного капитулянтства перед Гитлером и [Бенито] Муссолини».78
В конце 1937 года советское правительство было серьезно обеспокоено ситуацией в Европе и ослаблением франко-советских отношений. Посол Кулондр предупреждал Париж об опасности советского отхода от Европы из-за провалов коллективной безопасности. Это был «длинный список разочарований», как сказал Литвинов, он заставил Москву всерьез задуматься об отношениях с Францией. Немаловажно было и то, что, как отмечал Кулондр, негативные последствия чисток в Красной армии будут преодолены довольно быстро. Советская военная мощь оставалась не такой уж малой, перевооружение по-прежнему оставалось главным приоритетом, а советская индустрия была одной из самых мощных в Европе. Советский Союз вполне мог играть роль мощной поддержки (d`adossement): его наступательная мощь будет ограничена чисто техническими возможностями, но тем не менее останется важным подспорьем для Франции и Британии. Францию никто не заставлял любить сталинский режим, говорил Кулондр, альянс с большевиками не был результатом каких-то чувств, не больше, чем французский союз с царями. И еще не стоит забывать вот о чем, рассуждал он, почему в первую очередь мы хотим лучших отношений с Советским Союзом. Когда мы договариваемся с людьми вроде фашистов, которые привыкли размахивать пистолетом у нас под носом, лучше не создавать у них впечатления, что мы в то же время отказываемся от помощи одного из наших мощнейших союзников. Больше того, если мы откажемся от советской поддержки, это может подтолкнуть Москву к восстановлению и укреплению связей с нацистами, чтобы не оказаться в политической изоляции.79
Кулондр был французским реалистом. Он был карьерным дипломатом, который еще в 20-е годы участвовал как делегат в провалившейся советско-французской конференции (1926—1927 гг.) по улаживанию экономических и политических разногласий. В 1926 году он стал заместителем руководителя отдела по экономическим и торговым вопросам на Кэ д`Орсе: при Поль-Бонкуре он принимал непосредственное участие в торговых переговорах, которые привели к подписанию в январе 1934 года франко-советского торгового соглашения. Потом он занимался планом торговых кредитов и займов для Советского Союза, чтобы подкрепить политические отношения. Но в январе 1936 года этот проект, не без участия Банк де Франс и других, был отклонен; примерно в то же время в Лондоне подобный проект был погребен властью Идена.80 Когда Альфан попросил о переводе из Москвы, Кулондр оказался идеальной кандидатурой, чтобы заменить его. Одним из главных достоинств Кулондра была его убежденность в опасности перемены советского внешнеполитического курса и советско- нацистского сближения.
Когда Литвинов давал интервью московскому корреспонденту влиятельной парижской газеты «Le Temps», у него не было нужды быть столь же сдержанным, как в беседах с Кулондром, и он не сдерживался. Он прочел целую лекцию о методах Гитлера и сейчас никто не может сказать, что он был не прав. Так, согласно Литвинову, когда Гитлер объявлял, что желал бы пересмотреть пункты Версальского договора, касавшиеся территориального раздела, французам он говорил, что хочет пересмотреть все, кроме статуса Эльзаса-Лотарингии (которые отошли к Франции), полякам обещал, что пересмотр не коснется Данцига и Польского коридора, и так далее. Насколько можно было доверять таким заявлениям? Получалось, что нацисты «не отказываются ни от чего, ни от Эльзаса-Лотарингии, ни от других территорий, разделенных в Версале». Французскому и британскому правительствам следовало бы задуматься над этим. «Что касается нас, мы можем ждать. Нам ничто не угрожает. Германия не сможет завоевать Центральную Европу за один день. У нас есть время посмотреть, что будет дальше». Когда журналист спросил Литвинова, что он имел в виду, нарком предположил, что «другие комбинации возможны».
— С Германией? — спросил журналист.
— Почему нет? — ответил Литвинов.
— Но... разве это возможно?
— Конечно.
Комментируя это интервью, Кулондру не нужно было много добавлять к тому, что он уже передал в Париж: «...если Советский Союз не будет с нами, он будет против нас».81 И это был уже не первый раз, когда Литвинов пытался подложить такую бомбу, и не в первый раз англо-французы просто не обратили на нее внимания. «Его линия — 'блеф'», — высказывался в 1935 году Орме Сарджент; в ней усмотрели «аргумент, который Литвинов использовал всякий раз, пытаясь повлиять на французское правительство...».82 Французы «позволяли вводить себя в обман и уделяли достойное внимание советским предостережениям и обещаниям».
«Если позволить России диктовать Франции и нам условия, на которых мы можем поддерживать с ней отношения — а к этому довольно быстро идет дело — то нам остается только сказать 'прощай' европейской стабильности. И дальше нам придется все время таскать каштаны из огня для мистера Литвинова!»83
Но Британия не хотела таскать каштаны из огня и для Франции. Англо-французские отношения были почти такими же напряженными, как и отношения с Советским Союзом. После окончания Первой мировой войны двух союзников начали все больше отдалять расходящиеся интересы. Франция хотела обезопасить себя перед лицом набирающей силу Германии и хотела, чтоб в этом ей помогла Британия. Англичане же, отгороженные от вторжения Ла-Маншем и французской армией чувствовали себя и так в достаточной безопасности. Британия не хотела французского господства в Европе, поэтому приветствовала экономическое и политическое возрождение Германии. Французы же чувствовали неуверенность и сомнения, смогут ли они отразить германское нашествие, и о господстве в Европе вряд ли помышляли. Между 1932—1934 гг., когда французское внешнеполитическое ведомство возглавляли Эррио, Поль-Бонкур и Барту, Франция пыталась выработать более решительный курс, чтобы обезопасить себя перед лицом нацистов, в то время как британское правительство мыслило категориями разоруженческими и приспособленческими. Британцы считали французов бесчувственными и воинственными, в то время как Франция полагала, что Британия уклоняется и, укрывшись за Ла-Маншем, хочет возложить на Францию главную ответственность за поддержание мира в Западной Европе и весь риск. Для Франции Британия была главным союзником, британцам же Франция представлялась чересчур сварливым и часто ненадежным сообщником, которого все же нужно было терпеть из-за французской армии, которая защищала интересы британской безопасности в Бельгии и Голландии.
Французское высшее командование понимало, что англичане не смогут внести серьезного вклада в военные действия на суше и задавалось вопросом, как французская армия сможет в одиночку сдержать нацистов.84 В Лондоне Ванситтарт неоднократно предупреждал своих начальников, что Франция ждет существенной британской помощи в войне на суше. «Ни один француз или бельгиец, — говорил Ванситтарт, — никогда не согласится с предложением, что им придется вести все боевые действия на суше, а мы, как нам удобно, ограничимся воздухом и морем».85 Лорд Стэнхоуп, заместитель министра иностранных дел, был не столь
