сочувствен: «Они хотят обещания помочь сухопутными силами, но это именно то, на что мы пойдем с наибольшей неохотой».86 Ванситтарт предупреждал, что в случае дальнейшего охлаждения англо-французских отношений, Британия может оказаться в изоляции.87 Но это не помогло. Невилл Чемберлен, который занял в мае 1937 года после Болдуина кресло премьер-министра, был вообще против посылки крупных сухопутных сил во Францию и до 1939 урезал ассигнования на усиление британской армии.88
Оборонительной политике Чемберлена было всегда присуще стремление выставить на войну в Европе кого-то вместо себя, предпочтительно французов, а еще лучше русских. В 1936 году британское правительство могло послать во Францию две дивизии, в 1937 году оно не планировало посылать больше пяти. «Две и две значительно позже», заметит потом шутливо Сталин.89 Это был долгий путь до приблизительно шестидесяти британских дивизий на западном фронте во время Первой мировой войны. В 1935 году маршал Филипп Петэн считал, что британская армия годилась только для «парадного плаца», а не для войны в Европе. Гамелен положил много сил на уговоры англичан, но большинство британских генералов не было склонно брать на себя обязательства о посылке во Францию более крупных сил. В 1937 году начальник британского генерального штаба признавал, что французская армия возможно и не справится в одиночку с немцами, что она «побаивается будущего» и перспектива сражаться в следующей войне оружием, оставшимся от прошлой, не придает ей особой уверенности.90 Такие случайные вспышки прозрения ничего не меняли; британские предложения о немедленной помощи Франции сухопутными войсками по-прежнему ограничивались двумя дивизиями.
Французская политика была не менее «эгоистичной» и жульнической, чем британская. Французская армия тоже не планировала наступательных действий против Германии из-за своих пограничных укреплений (линии Мажино) ради предполагаемых союзников: Советского Союза, Польши и Чехословакии, или с целью защитить Австрию.91 Французские военачальники были бы немало смущены, если бы восточные коллеги поинтересовались их наступательными планами, потому что ни один из них не был достоин даже именоваться таковым. Согласно Гамелену армия была вообще неспособна вести наступательные действия. С другой стороны французский генеральный штаб все время преувеличивал силу немцев, чтобы оправдать свое ничегонеделанье.92 «Сосчитай каждого вражеского солдата дважды и избежишь сражения» — можно выразить такую позицию более эпиграмматично. Во французском генеральном штабе не было смело мыслящих и вместе с тем достаточно влиятельных людей, чтобы разорвать этот порочный и бесплодный круг. В высшем командовании было тоже слишком мало способных быстро соображать импровизаторов. Все полагалось делать именно так, как требовал устав, хотя война всегда полна неожиданностей и почти никогда не позволяет генералам организовать все, как оно должно быть.93 Поэтому, когда кто-нибудь вроде Манделя говорил: пользуйтесь для войны с немцами теми инструментами, что у вас в руках, генеральному штабу было нечего ответить. Тем не менее французское правительство и высшее командование ожидали, что союзники вступят в войну, даже если Франция не будет с этим спешить.94 Наступательная война рассматривалась как бремя, которое предстояло нести другим. «Война где-то там», говорили французы. Но трудность заключалась в том, что восточные союзники Франции тоже не имели наступательных намерений. Чехословакия планировала в случае франко-германской войны остаться в обороне.95 Основные оборонительные усилия Польши были направлены на восток, а не на запад, если не считать 1938 года, когда она стала угрожать Чехословакии из-за своей части пирога, которая уплыла мимо ее рта после Мюнхенского сговора.96
«Воевать до последнего француза!» — казалось говорили англичане; «Нет уж, только не мы, — доносилось в ответ из Франции. — Пусть со всем этим справляются чехи, поляки и русские». Кто же тогда собирался воевать с нацистами? Все планировали, что это будет кто-то другой. Во Франции и Британии были слишком сильны настроения «каждый сам за себя», но именно они и подходили лучше всего для гитлеровского плана разделения своих противников, с тем, чтобы потом передушить поодиночке.
Особенно обострились англо-французские разногласия весной и летом 1936 года в связи с Рейнским кризисом, победой Народного фронта на выборах и началом гражданской войны в Испании. Советская помощь испанским республиканцам породила среди консерваторов страхи, что Испания может стать коммунистической. Гитлер постоянно играл на этих страхах, не только помогая испанским фашистам, но и сея разногласия между своими противниками. Британское правительство было полно решимости запретить Франции помогать испанским республиканцам и развивать франко-советское сотрудничество. Оно готово было без колебаний вмешаться во внутреннюю политику Франции, чтоб охладить решимость французов противостоять нацистской Германии. «У нас... есть средства воздействия на французское правительство, — отмечал Сарджент. — Британская поддержка и одобрение до сих пор высоко ценятся во Франции».97 С началом испанской войны готовность Сарджента вмешиваться во французские дела только усилилась. «Мы должны быть способны укрепить французское правительство в его усилиях — а если понадобится, то и оказать надлежащее давление — освободиться от коммунистического влияния, как внутреннего так и московского. Если даже на некоторой стадии это будет выглядеть как вмешательство во внутренние дела Франции...» «Не мытьем, так катаньем» Францию должно было удержать от «скатывания в большевизм» под влиянием гражданской войны в Испании...».98
В такой обстановке Советский Союз был дополнительным источником англо-французских трений. Даже в 20-е годы французское правительство не хотело портить отношения с британскими тори, становясь слишком дружным с «Советами». И получался некий странный изгиб, являвшийся источником головной боли для некоторых французских политиков: в силу того, что Британия не хотела, чтобы Франция укрепляла свою безопасность, улучшая отношения с Советским Союзом, она не спешила оказывать Франции военную и политическую поддержку, в которой та нуждалась взамен франко-советского сближения.
Единственным путем для Британии и Франции выбраться из мешанины этих противоречивых интересов и надежд — было разрешить экспансию нацистской Германии на восток и/или юго-восток. Вот по этому вопросу разногласий не было. Еще в 1935 году Сарджент выдвигал как главный аргумент: «Если... мы перекрыли Германии все способы экспансии на восток, где она меньше всего может войти в конфликт с британскими или чьими-либо другими интересами, мы должны быть готовы к тому, что пропорционально этому усилится немецкое давление в направлении Дуная». Британский посол в Берлине, сэр Эрик Фиппс призывал не наматывать слишком много «колючей проволоки» на юге и востоке, чтобы нацистский «зверь» не повернул на запад. Сарджент соглашался: «Я никогда не был вполне готов поверить в истинность заявлений Литвинова о «неделимости мира»...».99 В конце 30-х годов британские и французские разведывательные службы пришли к выводу, что Германия первым делом двинется на восток. И такая перспектива совсем не обеспокоила французское и британское правительства. Болдуин и Чемберлен, например, были довольно единодушны в предвидении советско-германского конфликта. Болдуин заявлял своим коллегам по Консервативной партии в 1936 году:
«Всем нам известно это немецкое желание — и он выступил с ним в своей книге (т. е. Гитлер в книге 'Mein Kampf') — двинуться на восток, и если он на самом деле двинется на Восток, мое сердце не разорвется от горя... Существует конечно одна опасность, о которой вы все возможно подумали — предположим, русские и немцы начнут воевать и Франция, подчиняясь тем грустным обязательствам, которые взяла на себя по договору, тоже ввяжется в войну как союзница России; не почувствуете ли вы себя обязанными тогда помочь Франции? Так что если уж в Европе суждено случиться какой-либо войне, то я хотел бы видеть участвующими в ней только большевиков и нацистов».100
Изменений в этом отношении не произошло и когда премьер-министром стал Чемберлен. Он говорил на заседании кабинета в 1938 году: «...наше отношение должно руководствоваться в первую очередь тем фактом, что мы не хотим видеть Францию втянутой в войну с Германией по поводу раздора между Германией и Россией, в результате чего мы тоже окажемся вслед за Францией втянутыми в войну».101 Британская разведка считала настоящим врагом Советский Союз, точно так же думал и французский генеральный штаб.102 Эта антисоветская
