министром иностранных дел в кабинете Даладье. Уже привычным в устах Бонне рефреном прозвучал вопрос, как Советский Союз намерен помогать Чехословакии. Литвинов ответил, что у советского правительства нет достаточного влияния на Польшу или Румынию, чтобы получить право на проход своих войск через их территории. Поэтому Франции стоит вмешаться. А чтобы обсудить конкретные меры помощи чехам, добавил он, следует организовать штабные переговоры. Бонне сообщил, что польское и румынское правительства были решительно против предоставления прохода для Красной армии. А что касается штабных переговоров, все это можно обсудить через военного атташе в Москве. Но Литвинов ответил, что в Москве нет представителей ни французского, ни чехословацкого генеральных штабов.14
Жорж Бонне был не последней фигурой в событиях, приведших к Мюнхену и ускоривших начало войны в 1939 году. В каком-то смысле его можно считать французским Чемберленом, хотя и не таким могучим и уважаемым, однако это именно его наиболее часто ассоциируют во Франции с позорным словом «умиротворение». Он был среднего роста, несколько странно выглядящим человеком, лет на двадцать помоложе Чемберлена, довольно хрупкого сложения, с большим носом — который мог бы стать соперником носу Сирано, как выразился один шутник, — казалось, этот нос перевешивает всю остальную голову. Он был радикалом, но склонялся к правому крылу своей партии. Он добился места в палате депутатов в 1924 году и до своего недолгого пребывания в качестве посла в Вашингтоне, успел несколько раз побывать министром. После того как в апреле 1938 года ушло в отставку правительство Блюма, Бонне стал министром иностранных дел. Вступив в должность, премьер Даладье предпочел Бонне занимавшему этот пост Поль-Бонкуру, потому что последний, среди прочего, выступал за твердую политику в отношении нацистской Германии и подтверждение Францией своих договорных обязательств перед Чехословакией. Это вызывало негодование как в палате депутатов, так и в Лондоне. В Форин офисе считали, что Поль-Бонкур опасен, и Фиппс, в то время британский посол в Париже, прилагал постоянные усилия, чтобы избавиться от него. Бонне был подходящим для своей должности человеком, он говорил, что Франции не стоит поддерживать Чехословакию, не заручившись поддержкой Британии. Вот именно, должно быть думал Чемберлен.
Такая позиция, если представить ее правильным образом, была сравнительно популярна во Франции. Но если толковать ее неправильно, она касалась обязательств Франции по договорам с другими странами и подвергала сомнению французскую честь — каковую немаловажно сохранять во внешней политике, если ищешь союзников, а Франция в таковых очень нуждалась. Бонне был идеальным человеком именно для такой работы, потому что был беспринципен и умел держать язык за зубами. В определенной степени он был даже талантлив — если его не ловили на горячем — в обделывании темных делишек и умении угодить и тем и другим. Короче говоря, он был интриган: именно способность лицемерить делала Бонне идеальным министром иностранных дел для того времени, но она же рождала к нему сильную неприязнь. Недостаток мужества, проявлявшийся в самые критические моменты, лишь усиливал ее. Сильнее всего это выразилось в отношении к нему Манделя, который считал Бонне трусом и предателем. «Его длинный нос, — говорил Мандель, — загодя чует опасность и ответственность. Чтоб избежать их, он готов спрятаться в любой щели».15
Там, где другие удостоились уважения и почета, Бонне снискал проклятье и позор. После войны Черчилль говорил, что он был «квинтэссенцией пораженчества, а все его изощренные вербальные маневры имели только одну цель — мир любой ценой». В начале 1940 года Ванситтарт писал в своем, ставшем классическим, комментарии, что «мсье Бонне... лучше надеяться только на время и краткость людской памяти, чем на вдохновенную самозащиту. Слишком уж много он сделал грязной работы в 1938 году... Когда ставки столь высоки, никогда не стоит исключать возможность нечестной игры. Но если бы мне когда-нибудь опять пришлось сесть за стол с мсье Бонне, я первым делом проверил бы колоду, просто чтоб убедиться, что джокера там уже нет».16
Советские официальные лица, в особенности Литвинов, вообще не верили ни единому слову Бонне, в особенности когда он говорил о французских обязательствах перед Чехословакией или Советским Союзом. Бонне вполне разделял идеологические предубеждения правоцентристов и правых в том, что касалось расползания коммунизма по Европе в случае войны. «Бонне абсолютно убежден, — докладывал Фиппс в сентябре 1939 года, — что целью Сталина остается распространение революции на весь мир...».17 Так что, если Франция действительно хотела более тесных отношений с Советским Союзом, то первым делом следовало удалить со своего поста Бонне.
Встреча Литвинова и Бонне в Женеве ни в коей мере не расставила точек в двух главных вопросах чехословацкого кризиса: об условиях прохода войск и о штабных переговорах. В апреле в Москву был вызван Сергей С. Александровский, советский посол в Праге, для обсуждения этих вопросов со Сталиным, Литвиновым и другими членами Политбюро, что свидетельствовало о той важности, которую советское правительство придавало ситуации вокруг Чехословакии.18 В докладе из Москвы по результатам этих обсуждений Кулондр подчеркивал важность штабных переговоров, в особенности если Чехословакии будет оказана реальная военная помощь. Советское правительство, сообщал Кулондр, демонстрирует многочисленные знаки своей готовности обсудить конкретные меры помощи Чехословакии и выражает мнение, что совместно с Францией можно было бы найти способы преодоления географических барьеров.19 Ключевым оставался вопрос: что готова сделать Франция? Штабные переговоры и стали бы проверкой французских намерений. Советский Союз готов был начать их, но согласна ли Франция? «Нет», — пришел ответ. Леже сообщил чешскому посланнику в Париже, Осусскому, что французское правительство не хотело бы спешить с военными переговорами, потому что они могут послужить мощным фактором усиления конфронтации между правыми и левыми во Франции.20 Леже мог бы добавить, что французский генеральный штаб и правительство тори в Лондоне тоже категорически против этих переговоров.
Новости о продолжающихся сталинских чистках тоже не способствовали защите Чехословакии. Литвинов старался вести советскую внешнюю политику как бы не учитывая их, но Запад конечно не оставлял без внимания судебные процессы в Советском Союзе. «Творится что-то неприглядное, скорее даже отвратительное, в государстве российском, — отмечал сэр Ланселот Олифант, помощник постоянного заместителя министра иностранных дел Британии, — и слишком оно не вызывает доверия, чтобы полагаться на него». И это было господствующее мнение.21 С другой стороны, Кулондр и полковник Огюст-Антуан Паласс, французский военный атташе в Москве, предоставляли информацию о внушительной боеспособности советских вооруженных сил, в ней не скрывались факты о недостаточной наступательной мощи, но в общем говорилось о Красной армии как о грозном potentiel de guerre (военном потенциале). За передачу такой информации Паласс был подвергнут яростным гонениям со стороны своего начальства.22 Это лишь подтверждает поговорку, что самые слепые это те, кто не желает ничего видеть.
19 мая 1938 года возникла опасность вооруженного конфликта: Чехословакия на основании ложных слухов о германских военных приготовлениях, объявила о мобилизации резервистов. Чешский «вызов» разозлил Гитлера, и вскоре после этого он на самом деле приказал своим генералам подготовить план захвата Чехословакии, который можно было бы осуществить уже в конце сентября. «Мое непреклонное желание состоит в том, — говорил Гитлер, — чтобы Чехословакия была стерта с мировой карты».23 Через некоторое время об этом стало известно французскому и британскому правительствам, хотя и не явилось для них ошеломляющей новостью. Тем не менее даже эта ложная тревога напугала их, ведь она свидетельствовала о вполне реальной, неотвратимой возможности войны.
Угроза войны побудила французское правительство еще раз прозондировать настроения в Польше относительно военной поддержки с ее стороны, хотя поляки уже неоднократно высказывались о своих намерениях. 22 мая Бонне вызвал к себе польского посла в Париже Юлиуша Лукасевича, чтобы спросить о том, какова будет польская политика. «Мы не двинемся с места», — ответил Лукасевич. Франко-польский договор о совместной обороне не включал в себя никаких обязательств сторон в случае войны против Чехословакии. И если бы Франция атаковала Германию, чтобы поддержать чешское правительство, она становилась бы агрессором. Не выразив никаких особых эмоций по поводу этого чрезвычайного заявления,
