так оценить ее: его бабушка была еврейкой, хотя до сих пор этого еще никто не знал.
Ойе отправил посыльного с запиской к главному бухгалтеру компании, польскому еврею Ицхаку Штерну, который лежал дома с гриппом. Ойе был политическим назначенцем и опыта в бухгалтерии у него было маловато. Он хотел, чтобы Штерн явился в контору и разрешил безвыходную ситуацию с отрезами. Едва только он отослал записку Штерну в Подгоже, как в кабинет зашел секретарь и сказал, что его ждет герр Оскар Шиндлер, утверждая, что они договорились о встрече. Выйдя в приемную, Ойе увидел высокого молодого человека, безмятежного, как датский дог, который в ожидании спокойно курил. Они действительно виделись на каком-то приеме предыдущим вечером. Оскар был там с девушкой из судетских немцев, по имени Ингрид, служившей
Герр Шиндлер интересовался возможностями приложения сил и средств в Кракове. Текстильная промышленность? - предложил ему Ойе. - Это не только форменная одежда. Польский рынок сам по себе достаточно велик и на нем господствуют достаточно высокие цены, чтобы они устроили всех нас. Вы можете сами посмотреть предприятие Бучхайстера, предложил он Оскару, еще не зная, как он будет сожалеть о последствиях не совсем трезвого недавнего разговора, состоявшегося часа в два ночи.
Шиндлер понял, что Ойе уже пожалел о своем предложении.
- Если это вас не затруднит, герр
Герр Ойе сказал, что нет, ни в коем случае и провел его через склад и дальше через двор к ткацкому цеху, где с направляющих сходили большие рулоны золотистой ткани. Шиндлер спросил, не доставляют ли поляки беспокойства господину инспектору.
- Нет, - ответил Зепп, - они, скорее, сотрудничают. Правда, мрачноваты. Но в конце концов, тут ведь не завод боеприпасов.
Шиндлер столь откровенно производил впечатление человека со связями, что Ойе не устоял перед искушением осторожно задать вопрос: знает ли Оскар кого-либо из Главного управления по делам вооруженных сил? Например, генерала Юлиуса Шиндлера. Может, генерал Шиндлер его родственник?
- Это не имеет ровно никакого значения, - с обезоруживающей прямотой сказал герр Шиндлер (на деле же генерал Шиндлер не имел к нему никакого отношения). - По сравнению с другими, - добавил Оскар, - генерал еще далеко не самая плохая личность.
Ойе согласился. Но ему самому никогда не доводилось обедать с генералом Шиндлером или встречаться с ним за выпивкой; вот в чем была разница.
Вернувшись в контору, они встретили Ицхака Штерна, еврейского бухгалтера Бучхайстера; в ожидании их он сидел на стуле, предложенном секретарем Ойе, сморкаясь и кашляя. Встав, он сложил руки перед грудью и проводил почтительным взглядом представителей армии завоевателей, которые, миновав его, проследовали в кабинет. Здесь Ойе предложил Оскару выпить и, извинившись, оставил его у камина, после чего вышел переговорить со Штерном.
Тот был худ, и в нем была сдержанность, присущая ученому. Его манера поведения в самом деле была свойственна, скорее, истолкователю Талмуда, облагороженному европейским интеллектом. Ойе изложил ему историю с двумя солдатами и предложение, которое сделал молодой немецкий бухгалтер. Из сейфа он вынул злосчастные купюры: баварскую 1858 года и оккупационную 1914-го.
- Я предполагаю, что вы можете организовать соответствующую бухгалтерскую процедуру, чтобы разобраться в ситуации, - сказал Ойе. - Эта история может вызвать в Кракове большой резонанс.
Взяв банкноты, Ицхак Штерн внимательно изучил их. Он в самом деле знает, что делать в таком случае, сказал он господину инспектору. Без тени улыбки и не моргнув глазом, он пересек комнату и подойдя к открытому огню в камине в дальнем конце ее, бросил туда обе банкноты.
- Я спишу эту трансакцию по графе потерь, как «выставочные экземпляры» продукции, - сказал он. - Начиная с сентября, таковых было немало.
Ойе оценил сдержанный и эффективный подход Штерна, с которым тот отнесся к вещественным доказательствам. Он не смог удержаться от смеха, поскольку тощая фигура бухгалтера, продемонстрировавшего ему этакую местечковую находчивость, воплощала в себе все сложности Кракова как такового. Только местные обитатели знают, за какой конец веревки надо хвататься. А в кабинете у него сидит герр Шиндлер, жаждущий получить информацию о местных условиях.
Ойе пригласил Штерна в кабинет управляющего для встречи с Шиндлером, который сидел, глядя в огонь и рассеянно покачивая в руке закупоренную фляжку. Первым делом Ицхак Штерн подумал, что этот немец не из покладистых. Ойе носил на лацкане символ своего фюрера, миниатюрную свастику с той же небрежностью, с какой другой бы украсил себя значком мотоциклетного клуба. Но большая, размером с солидную монету, эмблема Шиндлера отражала свет черной эмалированной поверхностью. И она, и атмосфера преуспеяния, окружавшая этого молодого человека, больше, чем что-либо другое дали Штерну понять, что польских евреев ждет невеселая холодная осень.
Ойе представил их друг другу. В соответствии с последним указом губернатора Франка, Штерн обратился к нему со словами:
- Должен сообщить вам, что я еврей.
- Ну и что? - буркнул ему Шиндлер. - А я немец. Каждый при своем!
«Все прекрасно, - едва ли не вслух пробормотал Штерн, уткнувшись в свой носовой платок. - Но на всякий случай не мешало бы вам заглянуть в указы».
Ибо Ицхаку Штерну - уже сейчас, когда не прошло и семи недель после введения «нового порядка» в Польше - приходилось существовать в соответствии не только с этим указом, но и со многими другими. Ганс Франк, генерал-губернатор Польши, уже лично подписал и выпустил в свет шесть ограничительных указов, доверив остальные правителю округа, доктору Отто Вахтеру, группенфюреру (генерал-майору) СС. Штерн, кроме оповещения о своем происхождении, обязан был иметь при себе специальное регистрационное удостоверение с желтой полосой. Когда Штерн, кашляя, стоял перед Шиндлером, уже три недели действовал указ, запрещающий приготовление кошерного мяса, а также оповещающий о создании трудовых лагерей для евреев. Официальный рацион питания, полагающийся Штерну как «унтерменшу» (недочеловеку), был лишь чуть больше половины того, что полагалось полякам и неевреям, хотя и тот выдавался им как унтерменшам.
Наконец, 8-го ноября было выпущено распоряжение, потребовавшее от всех краковских евреев зарегистрироваться не позже 24-го числа.
Штерн, полный спокойствия и некой абстрактной созерцательности, осознавал, что указы будут продолжать выходить в свет, определяя их жизнь, пока, наконец, у него останется право только дышать. Большинство краковских евреев так же ждали бурного потока распоряжений. Жизнь уже и так затрещала по всем швам - евреев из
Тем не менее, Штерн смотрел в будущее без оптимизма, он явно не был прожектером. Он не предполагал, что законодатели в ближайшее время утихомирятся и можно будет начать с ними серьезные переговоры. Ибо их, евреев, ждут куда более худшие времена. И поскольку он не знал, с какой стороны подымется пламя и какой оно будет силы, чтобы испепелить их, он предпочитал не думать о будущем.
- Весьма любезно с вашей стороны, герр Шиндлер, что вы своим небрежным замечанием благородно дали мне понять, что мы на равных.
- Этот человек, - сказал Ойе, представляя Ицхака Штерна, - правая рука Бучхайстера. У него хорошие связи в деловом мире Кракова.
Штерн не был в том положении, чтобы спорить с Ойе. Кроме того, он не знал, почему
