обвести их самих вокруг пальца. — Он ласково похлопал ладонью по стальному шлему роттенфюрера, точно мать, которая желала приласкать своего непутевого глупенького сынка. — К тому же, Матц, дружище, ты же знаешь, как здорово оснащены русские снайперы, когда находятся на переднем крае для выполнения задания. Им дают с собой вдоволь еды — самой лучшей, самой аппетитной жратвы. — Он потер свой покрасневший нос, из которого почти непрерывно капало. — И к тому же, дурень, у них всегда с собой имеется… ты знаешь что. — Он беззвучно и медленно, по буквам, произнес губами слово «водка».
Теперь уже Матц жадно облизал губы в нетерпеливом предвкушении.
— А, ты имеешь в виду огненную воду, парень!
— Вот именно, мой маленький дружок-недоумок. Все иваны перед тем, как пойти в атаку, получают вдоволь водки. А снайперы, как я полагаю, получают самую лучшую водку. И больше всех. — Глаза Шульце сверкнули. — И весь вопрос, насколько я понимаю, заключается в том, как именно мы можем прибрать к своим рукам всю эту замечательную жратву и все это восхитительное пойло русского снайпера!
Повар между тем закончил делить продуктовые пайки. Кто-то, глядя на него, простонал:
— Черт побери, парни, я где-то посеял свою вставную челюсть. Как я смогу пережевать все это без них?!
— Да, ты здорово влип, бедолага, — расхохотался повар. — Потерять свою вставную челюсть — это все равно, что стать самострелом и нанести самому себе серьезное увечье. Мне, наверное, следовало бы доложить об этом нашему Крадущемуся Иисусику.
Говоря о Крадущемся Иисусике, повар имел в виду адъютанта штандартенфюрера Гейера, которого все называли так, потому что тот специально носил ботинки с подошвами на толстой резине, чтобы бесшумно подкрадываться к ничего не подозревающим бойцам в тот момент, когда они совершали что-то неположенное, и ловить их на месте преступления. Потерявший искусственные зубы солдат, нахохлившись, принялся сосать замерзший ломоть хлеба, пытаясь как-то размять его голыми деснами.
Шульце, который все это время упорно размышлял над тем, как бы обезвредить русского снайпера и поживиться его запасами еды и водки, наконец-то ответил на свой собственный вопрос:
— Чтобы успешно решить эту задачу, нам нужно проделать отвлекающий маневр. Нам нужна для этого приманка. И этой приманкой станешь ты, дружище Матц!
— Я? Но почему я? Какого черта, Шульце?!
— Потому что, Матци, ты — всего лишь какой-то там роттенфюрер. В то время как я — полноценный обершарфюрер. Тебе ясно?
— Ясно, — фыркнул Матц. На его лице было явственно написано недовольство, но делать было нечего. — Ладно, давай возьмемся за это грязное дело.
Шульце от души хлопнул его по плечу, едва не послав на противоположной конец траншеи:
— Вот этот разговор мне нравится! Так и надо разговаривать, дружище! Так и должны говорить мужчины, у которых присутствует боевой дух! Давай, Матц, вперед. Надо шевелиться. Мне уже не терпится овладеть всеми божественными запасами этого проклятого ивана! — Он посмотрел на приятеля и процедил сквозь зубы: — Ну же Матц, сделай это!
Крайне медленно, осторожно и с явной неохотой роттенфюрер принялся распрямляться, постепенно поднимая свою голову над бруствером траншеи. Шульце ободряюще скалился на него. Сам он находился на противоположном краю траншеи, а в руках у него была снайперская винтовка. Обершарфюрер ждал того момента, когда русский снайпер выстрелит в Матца и обнаружит себя, — и тогда он сможет ответным выстрелом поразить его самого.
— Слушай, Шульце, — не выдержал наконец Матц, — хватит скалиться! Мне надоел блеск твоих поганых клыков. Лучше следи за иваном. И будь повнимательнее — сейчас я окончательно высуну свою башку наружу.
Последним решительным движением Матц еще чуть-чуть приподнял голову, защищенную стальным шлемом.
Бац! Матц рухнул на спину. На его лице застыли крупинки мерзлого снега и земли. Пуле русского снайпера не хватило буквально каких-то миллиметров, чтобы поразить его насмерть.
Но Шульце, в отличие от русского стрелка, был значительно более точен. Его пуля пробила металлический лист, прикрывавший снайпера с боку, и вонзилась в его тело. До слуха немцев донесся жалобный крик русского бойца, и они увидели, как из его внезапно похолодевших пальцев вывалилась ставшая ему теперь совершенно ненужной винтовка.
— Я сделал его! Сделал этого ублюдка! — возбужденно крикнул Шульце. — Ну все, Матц, пошли!
Он выпрыгнул из траншеи, в которой все это время прятался, и, сжав в правой руке винтовку, которая казалась в его огромной сильной лапе чем-то вроде детской игрушки, помчался по заснеженному полю по направлению к полуразрушенному кирпичному зданию. Добежав до него, он одним ударом ноги отбросил в сторону железный лист и бросился к мертвому телу снайпера. Жадные пальцы Шульце уже обшаривали его шинель в поисках вожделенной добычи. Вдруг эсэсовец застыл, точно обжегшись.
— В чем дело, парень? — удивленно спросил Матц.
— У него сиськи, — выдохнул Шульце. — У этого снайпера — бабьи сиськи. Ничего не понимаю…
— Какого черта! — протянул роттенфюрер. И уставился на пышную грудь, которая показалась в прорези рубашки красноармейского образца. — Ты прав, Шульце, черт бы тебя побрал, — у этого паренька самые что ни на есть сисястые бабские сиськи!
— У этой девушки, — поправил его Шульце, который начал постепенно приходить в себя, оправляясь от первоначального шока.
— Какая же это потеря, — задумчиво протянул Матц, в то время как его напарник вновь стал деловито обшаривать тело убитой русской снайперши в поисках еды и водки. — Бабы предназначены самой природой для того, чтобы ублажать мужчин в постели, а не стрелять в них, как в зайцев. А ты только взгляни на это проклятое ружье, Шульце! — Он указал на снайперскую винтовку, приклад которой был украшен далеко не одной зарубкой. — Ты только представь себе, скольких несчастных идиотов она успела отправить на тот свет!
Шульце кивнул. Затем, откупорив бутылку водки, обнаруженную в заднем кармане ватных штанов женщины, обершарфюрер сделал мощный глоток. Матц с жадным нетерпением следил за ним, едва дожидаясь своей очереди.
Куно фон Доденбург проводил в этот момент свой обычный утренний осмотр бойцов «Вотана». Глядя на Шульце с Матцем, на остальных сильно похудевших и обмороженных бойцов, штурмбаннфюрер подумал про себя, что если так все будет продолжаться и дальше, то очень скоро его люди просто не выдержат. Никто не мог выдержать такие испытания, когда им не было видно конца. Погруженный в эти невеселые раздумья, офицер отправился обратно. Под его подошвами хрустко скрипел слежавшийся наст. Позади артиллерийские орудия русских начали ежедневный обстрел немецких позиций. Начался очередной день пребывания Шестой армии на Сталинградском фронте — день, отмеченный голодом и гибелью многих бойцов.
«Вотан» уже целый месяц был заперт в Сталинградском котле. Правда, в отличие от пехоты вермахта, батальон не понес заметных потерь в бою, поскольку Паулюс воздерживался от использования эсэсовской бронетехники при ведении боевых действий. К тому же Шестая армия не располагала значительными запасами горючего, которые позволяли бы вести обширные боевые действия с применением танков. Но, несмотря на то что бойцы «Вотана» практически не были задействованы в боевых действиях, они все равно то и дело гибли — но только по иным причинам.
Поутру, при обходе караульных постов, частенько находили замерзших за ночь насмерть часовых. Эти люди погибали от ужасного мороза. Механики, которые по неосторожности дотрагивались на морозе до металла бронетехники голыми руками, оставляли на нем свою кожу. Кто-то попадал в западню прямо в походной уборной, когда его яйца примерзали к металлическому стульчаку. В этой связи старый ветеран Шульце не удерживался и восклицал с мелодраматическими интонациями: «Я готов всем пожертвовать ради фюрера, но только не своими яйцами!» А Крадущийся Иисусик, которого все яростно ненавидели, уже потребовал применения смертной казни к двум бойцам, которые, доведенные до отчаяния, выстрелили себе в ноги, чтобы только добиться отправки в тыл.
— Нет, — сказал себе самому фон Доденбург, забираясь в военный джип-вездеход «Кюбельваген»
