Встреча с коровами для меня и Вардена чуть было не кончилась трагически. Я возвращался с ним из леса, Варден был на поводке. Когда мы вышли к пионерлагерю, я увидел местное стадо коров, штук десять. Коровы здесь ухоженные, упитанные, травы кругом вдоволь, молоко славилось на всю окрестность. Принесет сосед литровую банку, а через час-два уже с палец толщиной отстоятся сливки. Да и сметаны такой, как здесь, в городе на колхозном рынке не увидишь.
Я спокойно шел по дороге к своему дому, как вдруг услышал испуганный возглас мальчишки-пастуха. Оглянувшись, я увидел, как все стадо дружно устремилось на нас с Варденом. Нагнув рога, коровы тяжело сотрясали копытами землю. И в их молчаливом беге было что-то грозное и неотвратимое, как рок. Я стал кричать на них, размахивать руками, пастушонок хлестал по крутым бокам хворостиной, но коровы ничего не замечали, кроме черного лохматого чудища, которого они наверняка приняли за дикого и опасного зверя. И тут сработал их коллективный инстинкт: догнать, забодать, растоптать… Так они лавиной могут катиться на волка или медведя, решившихся напасть на теленка, и горе хищнику, если он не успеет скрыться. Мне надо было бы спустить Вардена с поводка, он тогда лучше бы сориентировался, что делать, но я стремглав мчался к спасительной калитке и тащил его за собой. Истинный боец, почувствовав серьезную опасность, Варден хотел защититься и, по-видимому, защитить меня, но я волок его к дому. Первая же догнавшая нас корова поддела его на рога и перевернула, я слышал, как Варден огрызнулся. За своей спиной я слышал тяжелое молочное дыхание, а совсем рядом маячила черная морда с выпуклыми и печальными, даже в этот напряженный момент, глазами. Не знаю, забодали бы меня коровы или нет, но Вардену уж точно пришлось бы туго. Этот пес не привык отступать, но и справиться с этой тяжеловесной и рогатой компанией, настроенной так воинственно, он не смог бы. Когда его второй раз под зад поддали рогами, я наконец добежал до калитки, отворил ее, втащил огрызающегося взъерошенного Вардена и снова быстро закрыл. Десять дымящихся широких черных носов с крупными раздувающимися ноздрями прижались к вздрагивающим жердинам и с шумом втягивали воздух. Если бы коровы чуть поднажали, забор бы опрокинулся. Но тут уже спешил на помощь с палкой в руках сосед Константин Константинович.
Коров отогнали, но они долго оглядывались на мой дом и протяжно мычали. Кстати, одна из них снова подошла к забору. Варден с этой стороны стал обнюхивать ее. Так они стояли друг против друга, разделенные тонкой оградой, и шумно втягивали воздух, касаясь один другого носами. У Вардена был такой же широкий влажный черный нос, только чуть поменьше. Не знаю, что думала корова, обнюхивая Вардена, — может, у нее недавно отобрали теленка, — только никакой враждебности она не проявляла. Да и Варден с удовольствием втягивал в себя молочный запах и даже лизнул буренку в нос. Потом эта черная с белыми отметинами молодая корова не раз подходила к калитке и нежным мычанием вызывала на свидание Вардена. Если тот не был на цепи, тотчас прибегал, и снова начиналось обстоятельное обнюхивание и тяжкие обоюдные вздохи. Другие коровы не вели себя так.
Правда, после этого кросса по пересеченной местности я старался больше не встречаться с коровами, когда со мной был Варден.
Жизнь большой, сильной собаки с независимым характером сложна. Представьте себе, к вам подойдет пес, и вы не почувствуете, что он понимает, мол, вы и есть пресловутый царь природы. Мало того, в лучшем случае он отнесется к вам как к ровне, а то еще выразит не только полное равнодушие к вам, но и презрение, если вы того в его собачьем разумении заслужили. Не каждому это придется по нраву. Вот от таких людей больше всего и жди неприятностей. Дворняжка никогда не дает вам понять, что не уважает вас, а большой, сильный, чистопородный пес может.
И хотя Варден имел славу сердитого пса, способного покусать человека, пожалуй, он больше пугал. И старался рассчитывать свою силу. А быть строгим, видно, его с детства приучили. Каждому хозяину лестно, что у него есть могучий защитник. Варден страха вообще не ведал. Многие собаки боятся выстрелов, грозы с громом, он на это не обращал ни малейшего внимания.
Мне случалось за некоторые провинности отчитывать Вардена. Он с вниманием смотрел на меня из-за кудрявой занавеси, даже наклонял набок голову, как бы стараясь не пропустить ни одного слова. Уши у него были длинные, лопоухие и свисали до самой бороды. А когда я пытался замахнуться на него или даже чем- нибудь легонько ударить, — правда, это было ему что слону соломина, — он не мог всерьез поверить, что я его воспитываю, и начинал дурачиться, хитроумно решив, что я с ним играю. Хватал меня за лодыжки, так что я вскрикивал от боли, прыгал на меня, ударяя лапами в грудь, и я тут же был вынужден и впрямь все переводить на игру и хвататься за палку, чтобы зашвырнуть ее подальше…
Уже при одном моем возгласе: «Кто там?» Варден решительно устремлялся во двор, лапой распахивая двери, полный желания немедленно разделаться с любым незнакомцем. Например, когда нужно было его выгнать из комнаты — зимой от Вардена изрядно несло псиной, — стоило сурово сказать, глядя на дверь: «Кто там?» — и Варден пулей вылетал, чуть не вышибая дверь. Во дворе, конечно, никого не было. И ничуть не обижался, что его обманули. Наверное, полагал, что таинственный враг успевал куда-нибудь спрятаться. Человеку он верил.
Любопытны были взаимоотношения Вардена с большими животными. После того как нас с ним чуть не забодали коровы, он старался их избегать, потому что стоило коровам его увидать, они устремлялись к нему. И нужно было немедленно прятаться от них. Если Варден и считал унизительным для себя спасаться от животных бегством, то я — отнюдь нет. И мы с ним на пару резво улепетывали под защиту леса или забора. Я впереди, а он, делая вид, что вынужден мне подчиниться, — сзади, поминутно оглядываясь и огрызаясь.
Водил я в Холмах дружбу с молодым мерином Мальчиком. Красивая, гнедой масти, крупная лошадь с длинной черной гривой. Мальчик числился за промкомбинатовской мастерской, на нем пахали огороды, под плуг сажали картошку, возили сено, дрова. Короче говоря, Мальчик обслуживал все население деревни. На выпас вечером его выпускали на большой луг. Вбивали железную трубу, вокруг которой привязанный цепью мерин и пасся до утра.
Всякий раз, выходя на прогулку, я прихватывал с собой несколько кусков хлеба и сахара. Увидев меня с Варденом, Мальчик издавал мягкое грудное ржание — так он приветствовал меня — и, насколько позволяла цепь, приближался. Я сгонял с шеи и крутого крупа слепней, комаров, угощал. Брал он хлеб и сахар своими бархатными губами осторожно, потом благодарно кивал, глядя на меня большими выразительными глазами.
Варден все это время стоял неподалеку и с неодобрением наблюдал за моими действиями. Самое смешное было, когда я уходил дальше по травянистой дороге, поднимающейся на холм, где в чистом поле стояла душистая береза о двух головах, а Варден и Мальчик оставались вдвоем. Мерин не уступал дорогу, а черный терьер не желал сворачивать на обочину. Так и стояли они подолгу, пока Мальчик не принимался вновь щипать траву и не освобождал собаке путь. Варден никогда не лаял на него, что обязательно делал Джим, а Мальчик не нападал на Вардена.
Так мы и жили в Холмах с Варденом. Соседка Нюра перестала ходить ко мне с молоком: ставила кринку на ящик, прибитый мною к забору. Она панически боялась Вардена, хотя на женщин он почти не обращал внимания. Да и не только Нюра, многие перестали ко мне приходить. Лишь сосед Константин Константинович смело отворил калитку и, потрепав пса за холку, решительно направился ко мне. И Варден с тех пор зауважал Константина Константиновича, поворчав для порядка, беспрепятственно пропускал ко мне. И вообще, если я говорил Вардену: «Свой, свой!», он человека не трогал, но люди все равно боялись его и вызывали меня к калитке через забор, что, естественно, не нравилось Вардену.
Он рассорил меня с соседкой Нюрой. Бывало, каждый день приходила ко мне с молоком и подолгу засиживалась, засыпая меня сельскими новостями. Стоит у порога с кринкой, прижатой к боку, и разливается соловьем. Речь ее текла плавно, на нелестные эпитеты односельчанам она не скупилась.
Нюрка могла часами рассказывать про пьяниц. Сама не пила, зато всех пьющих ненавидела лютой злобой, а больше всех своего мужа Николая Петровича, на мой взгляд вполне хорошего, спокойного человека. Выпившим я его видел, но чтобы он был невменяемым — никогда! И я допустил тактическую ошибку: как-то, наслушавшись Нюркиных рассказов, взял его под защиту, сказав, что, по-моему, Николай Петрович вполне порядочный человек, работяга, с утра до вечера крутится по хозяйству и еще работает в мастерской. Он живет через два дома от меня, я видел, как он стучал ступкой о корыто, готовя пойло поросятам, доил корову, кормил кур, летом с лодки добывал в озерце осот для свиней, возил на лошади дрова, косил сено. Одним словом, без дела я соседа никогда не видел.
Жена его, Нюрка, работала в Доме отдыха и возвращалась из Опухлик вечером. Она тут же
