— Антон Смирнов. Ты неплохо держался. Извини, если я переборщил. Правило у тренера такое. Сначала ты должен узнать, что такое бьют, и если вернешься после этого на следующую тренировку, значит, есть смысл с тобой заниматься.
— Я знаю, что такое бьют, — ответил Алексей, протягивая руку. — Меня Алексей зовут.
— А крест, что думаешь, поможет?
— Помог же. Я верующий. А отец у меня священник. — Сразу определил позиции Алексей.
— А у меня военный. Полковник. — Антон никак не обратил внимания на признание Алексея. — Я тоже хочу в военное училище поступать.
— Это хорошо, когда есть цель в жизни. Тем более, благородная.
— А ты? Решил что-нибудь?
— Не знаю, отец, конечно, хочет, чтобы я пошел в семинарию... Но я пока не знаю.
В это время в раздевалку заходили и другие ребята. Они поочередно подходили к Алексею, чтобы пожать руку и похлопать по плечу: мол, нормально, парень, все через это прошли. И Алексей впервые в жизни почувствовал ауру мужского братства.
— Слышь, Лex, — спросил кто-то, — а если я захочу покреститься, твой отец меня покрестит?
— Конечно, покрестит. Главное — верить.
Потом, как обычно, завязалась беседа о сущности мироздания, будто эти вопросы можно разрешить в спортивной раздевалке. Все ли знает наука? Есть ли жизнь на других планетах? Почему Бог, если он есть, допускает на земле несправедливость и войны? И, в конце концов, заговорили о том, что такое смерть и почему она так неотвратима. Алексей на все вопросы старался отвечать взвешенно и спокойно. Но никто и не пытался над ним смеяться. Некоторые просто и твердо не соглашались, даже если у них не хватало аргументов. Но, видимо, в этом кругу умели уважать мнение другого человека.
* * *
Деревня начиналась покосившимися столбами линий электропередач, которые больше походили на кресты для распятия. Между ними дыбилась оббитыми краями брошенная как попало на бугристый грунт бетонка.
— Цивилизация, светить-крутить, — прокомментировал Петрович, неистово вращая руль, чтобы уберечь покрышки от торчащей то тут, то там арматуры. — Добро пожаловать в ад местного значения.
Ни один фонарь на улицах не горел, отчего возникало впечатление, что здесь абсолютно мертвая зона. И все же кое-где в домах и покосившихся избушках шаял бледно-желтый свет.
— О, еще не отключили за неуплату. Они тут всем колхозом за электричество не платят. Скоро при лучинах сидеть будут. Ты смотри, а картошку еще садят! — Изумился Петрович всплывшему в свете фар полю-огороду, где неровными радами пробились узнаваемые кустики. — Петра Первого боятся... Ага, помнят, что он садить картошку велел. А больше ни хрена уже не помнят! Спроси, кто у нас президент, скажут: Горбачев или Брежнев. У них, между прочим, над сельсоветом до сих пор красный флаг болтается. Хотя, я давно не был, может, и пропили уже... Чувствуешь, стабильную Россию, Алексей? — хитро прищурился Петрович. — Стабильная, как кома! О, точно, буду их коматозниками называть, лечить-мочить... Ведь многие вокруг поднялись, кто на картофеле, кто на мясе, кто на птице, а эти... Молодежь, какая не успела на стакан сесть, разъехалась, остальные — доживают... А, забыл — ты мне сейчас, небось, возразил бы. Типа, не суди и не судим будешь. Так я не сужу. Я факт констатирую. Из программы «Время» сюда не приедут. Теперь непопулярно чернуху такого плана показывать. Это противоречит партийной линии, хвалить-молить.
* * *
В кабинете у завуча по воспитательной работе Алексей бывал раз в неделю. На фоне пионерских и комсомольских флагов, портретов членов Политбюро ЦК КПСС и различных грамот Зинаида Павловна добросовестно и регулярно выполняла свой долг и вела антирелигиозную пропаганду.
— У нас в конституции — свобода совести, — несмело возражал ей Алексей.
— Вот, Алеша, ты учишься хорошо, активен, мог бы комсоргом стать, но ты, как это сказать?.. Ты — атавизм в нашем коллективе.
— Скажите, Зинаида Павловна, а ваша бабушка, скажем, в Бога верила?
— Моя бабушка жила в
