– Вот здесь я живу, – говорит Олька.
Около дома – беседка, в ней пацаны поют под гитару «Опять тревогу».
– Который твой подъезд?
– Вон тот.
– Я зайду с тобой?
– Не надо.
– Почему?
– Не надо – и все.
– А телефон свой оставишь?
– Есть на чем записать?
– Не-а.
– Ладно, у меня есть. – Она достает из сумки блокнот и ручку, вырывает листик. Пишет: «3-26-44».
– Ну пока.
– Пока.
Я прусь обратно к остановке. Навстречу – пацаны с бабами и без баб, но никто не залупается: все бухие и добрые.
На остановке – никого. Жду. Автобуса нет минут пятнадцать. Видно, уже и не будет.
Иду пешком. Последний раз шел вот так через весь город тем летом, когда ходил с Ленкой.
Моргают желтые светофоры. В домах светятся окна, но мало. Машин тоже почти нет, тем более прохожих. Один только я иду по городу, и все мне до жопы.
Сегодня хоронят цыганского барона – того, которому мы с мужиком отнесли ящик той осенью. Его пописали на День Победы. Пришли двое мужиков – поздно, часов в двенадцать. Он открыл, вышел во двор – поговорить. Один раза три всадил ему нож в живот – цыгану капут. Мужиков никто не видел, и за что пописали – тоже не знают. Может, насчет фарцовки какие дела. Пацаны говорили, что он фарцевал, но точно никто не знает: цыгане хитрожопые, никогда правды не скажут.
На Рабочем цыган мало, есть еще в сто сорок шестом доме – и все. Сам такой здоровый, толстый, его баба и пацан, меня на пару лет младше, в двадцать восьмой школе учится. Зато на похороны понаехало их, наверно, со всей республики. Таких похорон в Могилеве еще не было: машин, может, сорок или пятьдесят, и ни одного «Москвича» или, тем более, «Запорожца». В основном, «шестерки» и «пятерки». Заняли всю улицу, гудят, сигналят. Когда секретарь обкома разбился на своей «Чайке», и то машин было меньше.
Базарим на остановке с Йоганом. Он мне втирает:
– Цыгана за бабки кокнули. Он был должен много денег. Взял – и не отдал.
– Не верю, такого не может быть. Зачем его тогда было писать? Сейчас он уже точно не отдаст.
– Может, они не хотели насмерть. Может, так, попугать.
– Ну, попугали. Теперь цыгане их найдут, и все, пиздец им.
– Ни хера они им не сделают – никто не знает, кто это был.
Подходит пьяный Батон. Здороваемся.
– Пацаны, бухалово есть? Или бабки?
– Ты ничего другого не знаешь – только бухать.
– Ну а хули? – Батон лыбится.
Рядом стоит малый – класс шестой.
– Малый, я обосцался. Ты у меня отсосешь? – спрашивает Батон.
Малый убегает. Мы ржем. Я беру у Йогана две копейки и иду звонить малой. Она дома.
– Привет, это Сергей. Мы на салюте познакомились. Помнишь?
– А, привет.
– Ну как дела?
– Так, нормально.
– Чем занимаешься.
– Ничем особо.
– Может, встретимся сегодня, а?
– Нет, сегодня не могу.
– А завтра?
– Давай.
– Во сколько и где?
– Давай на остановке на площади Ленина, где мы на «одиннадцатый» садились. В семь.
– Хорошо.
– Пока.
– Пока.
Олька приходит вся накрашенная, как на салюте, и в тех самых шмотках – мини-юбка, черные колготки и зеленая кофта. Опаздывает на десять минут.
– Привет.
– Ну привет.
– Как дела?
– Как сажа бела. В смысле, это… заебись.
– Ты что, выпила?
– А тебе что? Ты что, мой папа?
– Так просто.
– Просто – бесхвосто.
– Ладно, куда пойдем?
– Не знаю. Ты пригласил – ты и веди куда-нибудь. Что мы тут будем стоять!
Она не говорит, а орет на всю улицу, и все на нее смотрят.
– Ну, пошли тогда в «Пингвин».
– Пошли.
Идем по Пионерской. Олька машет руками во все стороны, громко поет «Белые розы», потом спрашивает:
– Ты «Ласковый май» любишь?
– Не очень.
– А я обожаю. Просто тащусь от Юры Шатунова.
– Скоро они в Могилев приедут, будут на «Спартаке».
– А ты откуда знаешь?
– Пацаны говорили.
– Я пойду. Обязательно пойду. У меня все семь альбомов «Ласкового» есть на кассетах.
– Их всего столько нет.
– Неправда, есть.
– А я говорю – нету.
– А я говорю – есть.
– Ладно, хоть семь, хоть тридцать семь, – мне какая разница? Расскажи лучше, с кем ты так на бухалась?
– А тебе какое дело?
– Нет, ну просто.
– Так, выпили с подругой по пять капель. У нее мамаша из Польши приехала, ликера привезла. Вкусный такой, вишневый.
– Не, я такое не пью. Говно все это. От ликеров только голова потом болит. Вот водочки – это я понимаю.
– Пошли назад, – говорит Олька. – Я что-то не хочу в «Пингвин».
– Почему? Тут два шага осталось.
– Ну, не хочу, и все. Пошли назад.
– Ну пошли.
