— Его тело нашли возле мусорного контейнера. Похоже, для них это окажется следо-'пыткой'.
— Это зависит от того, остался ли след клея на асфальте. — Я начала аккуратно соскребать клей скальпелем.
— Думаю, там не пылесосили.
— Уверена, что нет. Но, мне кажется, если хорошенько попросить, там подметут. Попытка — не пытка.
Я продолжила осмотр худеньких рук Эдди Хита в поисках ушибов или ссадин, которые могла не заметить. Но ничего не нашла.
— Лодыжки на вид нормальные, — сказала Сьюзан, стоя с противоположного края стола. — Я здесь не вижу ни клея, ни участков кожи без волос. Никаких повреждений. Похоже, ноги ему не связывали. Только руки.
Я припоминала лишь считанные случаи, когда на коже связанных жертв не оставалось следов. Клейкая лента, несомненно, соприкасалась с кожей Эдди. Он, должно быть, шевелил руками из-за ощутимого неудобства и нарушенного кровообращения. Но не сопротивлялся. Не дергался и не извивался, пытаясь освободиться.
Я подумала о каплях крови на плече его куртки, о саже и точечках на воротнике. Я вновь осмотрела его рот язык и пробежала глазами его карту. Если ему и затыкали рот, то сейчас свидетельства тому не было — ни ссадин, ни кровоподтеков, ни следов клея. Я представила себе его, прислоненного к мусорному контейнеру, голого на таком холоде; его одежду, лежавшую рядом, не то чтобы аккуратно сложенную, но и не раскиданную, как свидетельствовало данное мне описание. Когда я попыталась определить эмоциональную окраску преступления, я не могла уловить гнева, паники или страха.
— Он ведь сначала выстрелил в него, да? — В глазах Сьюзан была такая же испуганная настороженность, какую можно увидеть в глазах одинокого прохожего на темной пустынной улице. — Тот, кто все это сделал, связал ему руки уже после того, как выстрелил?
— Думаю, да.
— Это не укладывается в голове, — произнесла она. — Зачем связывать того, кому ты только что выстрелил в голову.
— Трудно сказать, что у этого типа было на уме.
У меня началась острая головная боль, я чувствовала себя совершенно разбитой. Глаза слезились, и череп словно раза в два сжался.
Сьюзан вытянула из удлинителя толстый электрошнур и подключила пилу. Она вставила новые лезвия в скальпели и проверила ножи на хирургическом столике. Затем, исчезнув в рентген-кабинете, сразу же вернулась с пленками Эдди. И тут с ней произошло то, чего никогда не бывало. Резко повернувшись, она налетела на хирургический столик, который сама только что поставила, и столкнула два литровых сосуда с формалином на пол.
Я бросилась к ней, когда она, отпрыгнув назад и едва не упав, сдерживая дыхание, замахала руками, чтобы отогнать пары от лица.
— В лицо не попало? — Схватив за руку, я потащила ее к раздевалке.
— Вроде нет. Нет. О Боже. Попало на ноги. И, кажется, на руку тоже.
— В глаза и рот точно не попало? — Я помогла ей снять зеленый халат.
— Точно.
Я метнулась в душевую и включила воду, пока она судорожно срывала с себя оставшуюся одежду.
Я велела ей подольше постоять под сильной струёй прохладной воды, а сама, надев маску, специальные очки и толстые резиновые перчатки, стала собирать формалин особыми подушками, которыми нас обеспечивали в целях безопасности в подобных экстренных случаях. Я подмела осколки стекла и убрала все в двойные пластиковые пакеты. Потом вымыла пол из шланга, сама умылась и переоделась в чистый зеленый халат. Наконец из душа появилась Сьюзан, порозовевшая и испуганная.
— Простите, доктор Скарпетта, — произнесла она.
— Я беспокоюсь только за вас. Все в порядке?
— Небольшая слабость и головокружение. Я еще чувствую запах.
— Я разберусь здесь сама, — сказала я. — А вы идите-ка домой.
— Я, наверное, сначала немного отдохну. Пожалуй, я поднимусь наверх.
Мой лабораторный халат висел на спинке стула, и я достала из кармана ключи.
— Вот, — предложила я, протягивая их ей, — полежите у меня в офисе. Если дурнота не пройдет или вам станет хуже, немедленно звоните по внутреннему телефону.
Она появилась где-то через час в наглухо застегнутом зимнем пальто.
— Как вы себя чувствуете? — спросила я, сшивая Y-образный разрез.
— Только небольшая слабость, а так нормально.
Она молча понаблюдала за мной и вдруг добавила:
— Я там подумала, пока была наверху. Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня свидетелем в этом деле.
Я удивленно подняла на нее глаза. В официальном отчете любой присутствовавший при вскрытии считался свидетелем. То, о чем просила Сьюзан, большого значения не имело, но сама просьба казалась весьма странной.
— Я не принимала участия во вскрытии, — продолжила она. — То есть я помогала производить внешнее обследование, но не присутствовала при аутопсии. Я знаю, это будет крупное дело, если кого- нибудь поймают. Если дойдет до суда. И, я считаю, мне не стоит фигурировать в качестве свидетеля, поскольку, как я уже сказала, на самом деле меня не было.
— Хорошо, — ответила я. — Не возражаю.
Она положила мои ключи на столик и ушла.
Марино оказался дома, когда я позвонила ему из машины, притормозив возле поста, где взимался дорожный сбор.
— Вы знакомы с начальником тюрьмы на Спринг-стрит? — поинтересовалась я у него.
— Фрэнк Донахью. Вы где?
— В машине.
— Так я и думал. Нас сейчас на этой линии слушает по меньшей мере половина водителей Вирджинии.
— Ничего особенного не услышат.
— Я знаю про мальчика, — сказал он. — Вы уже закончили с ним?
— Да. Я позвоню вам из дома. А пока хочу вот о чем вас попросить. Мне бы надо в тюрьме кое на что взглянуть.
— Проблема в том, что взглянуть захотят и на вас.
— Поэтому вы поедете со мной, — сказала я.
За два злополучных семестра учебы у моего прежнего учителя я научилась быть подготовленной. И вот в субботу днем мы с Марино отправились в тюрьму. Небо было свинцовым, ветер трепал деревья по обеим сторонам дороги. Все казалось холодным и неспокойным, что вполне соответствовало моему душевному состоянию.
— Хотите узнать мое личное мнение? — спросил по дороге Марино. — На мой взгляд, вы слишком много Грумэну позволяете.
— Вовсе нет.
— Так почему же каждый раз, когда он имеет какое-то отношение к смертному приговору, вы словно оправдываетесь перед ним?
— А как бы действовали вы в аналогичной ситуации?
Он нажал на прикуриватель.
— Так же, как и вы. Осмотрел бы камеру смертников, стул, запротоколировал бы все и послал бы его к чертовой матери. А еще лучше — сделал бы это в прессе.
