– Так в чем дело? Я ловлю такси.
– Лови.
Егор отпустил ее, но внезапно что-то вспомнил и снова притянул ее к себе.
– Профессор говорил, что скоро он уедет, – сказал он, глядя ей в глаза, по-прежнему для него непроницаемые. – И… ты уедешь с ним?
Это была всего лишь догадка, но по ее дрогнувшему лицу он понял, что не ошибся.
У него сжалось сердце.
– Да, – ответила она. – Я уеду с ним.
– Но… почему? – спросил Егор. – Это так необходимо?
– Ты сам знаешь ответ, Егор, – сказала Жанна. – Я не могу его оставить. Он нуждается во мне, и я его не брошу. Ты должен понять.
«Почему все хотят, чтобы я их понял? – подумал Егор. – Но никто не хочет понять меня?»
– Но зачем уезжать вам обоим? – спросил он с отчаянием. – Ведь все закончилось, не так ли?
– Ничего не закончилось, Егор, – ответила Жанна. – Все только начинается.
Он помолчал. Да, она права. И не следует ему обманываться на этот счет.
– Значит ли это, что мы никогда больше не увидимся? – спросил он.
– А ты захочешь меня снова увидеть? – спросила она.
– А ты?
Он обнял ее и привлек к себе.
«Да», – ответила она.
– Опять ты начинаешь? – спросил Егор.
– Что начинаю? – засмеялась Жанна.
Он еще сильнее обнял ее.
– Вон такси, – шепнула она. – Останови.
– Да, – отозвался он, зарываясь лицом в ее волосы и забывая обо всем на свете. – Сейчас… сейчас…
Прощание
Все пространство перед храмом было заполнено народом. Большей частью здесь собрались пожилые женщины и старушки. Но было много и мужчин, и даже виднелось немало молодых лиц. В храм медленно поднимались по ступенькам желающие проститься с отцом Кириллом, и у них были скорбно- недоумевающие лица, а навстречу им столь же медленно спускались те, кто уже отдал покойному последнее «прости», и у этих на лицах была написана странная радость, не идущая ни к пасмурному дню, ни к поводу, всех здесь собравшему.
Егор с букетом белых гладиолусов – любимых, как он помнил, цветов отца Кирилла, – встал в очередь тех, которые подымались, и медленно двинулся к лестнице, до которой было метров пятьдесят.
Людей было очень много. Простившиеся не уходили, а оставались в церковном дворе и рассыпались по саду, так как двор уже не мог всех вместить. Почти все желали проводить любимого пастыря на кладбище, и от этого не обращали внимания ни на дождь, ни на то, что до кладбища придется добираться пешком. Егор видел вокруг себя печальные, но исполненные внутреннего света лица и понимал, как много дал этим людям его духовный отец.
– Говорят, лежит, как живой, – тихо переговаривались впереди его две женщины богомольного вида. – Как будто спит. Так и кажется, что сейчас встанет и пойдет. На покойника совсем не похож. Лицо чистое, запаха нет никакого, а ведь уже второй день идет.
– Праведно жил, вот и не пахнет, – отвечала своей товарке вторая женщина. – Оно всегда так бывает. Кто при жизни был чистый, и по смерти такой же будет.
– Да, правду вы говорите, правду…
Егор перестал слушать и углубился в свои мысли.
На душе было тяжело.
Он не представлял отца Кирилла мертвым. Столько лет тот был для него энергичным и последовательным проводником жизни, что он не мог представить его неподвижным, безучастным, успокоившимся навсегда. Правда, он видел его неподвижно лежащим на полу в церкви, как будто старый священник внезапно уснул. Но чтобы он умер? Об этом невыносимо было думать. Вот и эти две женщины говорят о том, что он похож на спящего. Может, так и относиться к нему – не как к мертвому, а просто как к надолго уснувшему, чей сон не имеет границ и закончится тогда, когда на то будет особая необходимость?
Нет, сказал себе Егор, это не сон, и отец Кирилл мертв. Следует это понять и не предаваться утешительному и наивному самообману, как это делают дети, когда не хотят верить в плохое, – а принять случившееся, как должное, как это посоветовал бы сам отец Кирилл. Его последнее призвание к Егору было смириться и не бунтовать против воли Божьей, и Егор подумал, что до этого понимания ему еще расти и расти.
Угнетало его также и то, что скоро придется расставаться с Жанной и профессором. Жанна не назвала дату отъезда, но была так нежна с ним этой ночью, что он догадался: им предстоит расстаться очень скоро. Быть может, еще скорее, чем он думает. Горину хотелось вернуться домой и приступить к Жанне с расспросами, чтобы убедить ее никуда не уезжать. Но он понимал, что это невозможно, что есть вещи, над которыми он не властен. И от этого было тяжело на душе и хотелось выйти из очереди, из окружения сотен незнакомых людей, которые были ему далеки и непонятны, – но он продолжал стоять и машинально переставлять ноги, подвигаясь все ближе к лестнице, и боялся того, что сейчас увидит, и всеми силами души желал увидеть в последний раз дорогое лицо.
Отец Кирилл казался в гробу меньше, чем был в жизни. В гробу лежал худощавый старик со светлым ликом и улыбкой на губах. Над ним вершилась заупокойная служба, читал красивым басом молитву рослый молодой дьяк, доносились тонкие голоса церковного хора, густо пахло ладаном и строго присматривали за процессией многочисленные служки. Отец Кирилл, несмотря на свою скромность, занимал высокий пост в церковной иерархии, и его похороны осуществлялись по самому высокому разряду.
Но странная улыбка батюшки говорила о том, что ему, даже и мертвому, все это совершенно не важно. Важно для него было не то, что пышная церемония вершится над ним, и курится обильно ладан, и толпится вокруг гроба цвет духовенства, – а то, что ради него со всех уголков Москвы и России собрались сотни и сотни простых людей, помнящих его слово и скорбящих о том, что больше его с ними нет.
Егор чуть задержался, дойдя до гроба. Так и казалось, что отец Кирилл, обряженный в саван, с повязкой на лбу и сложенными на груди руками, сейчас откроет глаза и скажет: «Ну, здравствуй, Егор. С чем пожаловал на этот раз?» И поведет к себе в каморку пить чай с травами, и будет смотреть добрыми глазами, и ловить каждое слово, чтобы дать ответ, ради которого к нему и пришли.
Егор почувствовал, что его толкают, и двинулся дальше.
Все кончено. Отца Кирилла не вернуть, Жанну не задержать, Дикий погиб, а он остался один со своим никому не нужным, проклятым даром. Отец Кирилл дарил людям успокоение и радость, а что дарит он, кроме беспокойства и страха? Что ему делать дальше и кто теперь даст ему ответ?
Егор вдруг увидел у стены большеглазую женщину по имени Настасья, которая заходила к отцу Кириллу, когда он у него был. Настасья тоже узнала его и ласково улыбнулась.
Егор вышел из очереди и подошел к ней, не зная, для чего он это делает. Так, какой-то импульс, желание хотя бы перекинуться словом с тем, кто связывал его с покойным, пусть даже тончайшей, невидимой нитью.
– Вот, пришел попрощаться, – сказал он, неловко топчась возле Настасьи.
Она ласково кивнула.
– Красиво лежит наш батюшка, – сказала она. – Так вот, кажется, и поднялся бы сейчас.
– И я так подумал, – сказал Егор.
Они помолчали, и он устало и с некоторым стыдом подумал, что надо идти.
– А ведь он наперед видел, отец Кирилл, – сказала вдруг Настасья.
– Что? – спросил Егор.
– Позавчера вдруг говорит мне: Настасья, твой муж будет сегодня пьяный курить ночью и постель зажжет, – рассказывала вполголоса Настасья. – Дом сгорит, и вы оба с ним. Я говорю, вы откуда знаете,
