Он схватил огромный остов фюзеляжа и с диким напряжением оторвал его от земли.
— Помогите, кто там есть!.. — закричал он, подставляя плечо под полыхающие шпангоуты.
И в эту же секунду к нему подскочили маленький, тщедушный Петр Пильский и великий князь Александр Михайлович.
Они перехватили у Заикина фюзеляж «Фармана».
— Держи! — крикнул Заикин и, нагнувшись, поднял окровавленную Клотильду на руки.
— Немедленно в мой автомобиль! — крикнул великий князь.
Несколько офицеров бросились на помощь великому князю и Петру Осиповичу Пильскому.
— Бегите за ним! — крикнул подполковник Ульянин Пильскому.
И Пильский побежал за Иваном Заикиным. Обожженный, с кровоточащими руками, в сгоревшей рубашке, Иван Заикин почти бежал с Клотильдой де ля Рош на руках.
За ним семенил Петр Осипович.
— К автомобилю, Ванечка... К автомобилю... — бормотал он.
Но Заикин ничего не слышал. Он смотрел в залитое кровью лицо умирающей любимой женщины и говорил ей на бегу!
— Клавочка... Родненькая ты моя! Это я во всем виноват, скотина я неграмотная. Не смог я твоего нисьмишечки прочитать раньше, все стыдился попросить кого-нибудь...
Де ля Рош открыла глаза, увидела Ивана и слабо улыбнулась.
— Бог ты мой, хорошо-то как! — обрадовался Заикин, и слезы потекли у него по лицу. — Петенька, очнулась она, слава тебе, Господи!
Де ля Рош с трудом сказала несколько слов.
— Что? Что она сказала, Петенька? — на бегу спросил Заикин у Пильского.
— Мне кажется, что я всю жизнь любила тебя, — перевел задыхающийся Пильский.
— И я тебя, солнышко ты мое, бесстрашная ты моя птичка... — сказал Заикин и беспомощно посмотрел на Пильского.
И Пильский повторил то же самое по-французски. Клотильда коротко спросила о чем-то, и Пильский тут же сказал по-русски:
— Я умираю?
— Нет! Нет! Нет! — закричал Заикин в ужасе. — Мы с тобой еще сто лет проживем! И все только счастливо, только счастливо! Мы с тобой над всей Россией летать будем!
И Пильский синхронно переводил Клотильде де ля Рош все, что кричал Иван Заикин.
Они бежали через все поле — Заикин, держа на руках Клотильду де ля Рош, и маленький задыхающийся Петр Осипович Пильский.
Де ля Рош слабо улыбнулась и произнесла два слова.
— Она просит поцеловать ее, — перевел Пильский.
— Сейчас... Сейчас...
Де ля Рош настойчиво повторила эти два слова. И Пильский снова перевел:
— Поцелуй ее.
Заикин замедлил бег и с великой любовью, боясь причинить ей лишнюю боль, поцеловал ее.
И в эту же секунду голова Клотильды де ля Рош откинулась, и глаза ее, устремленные в небо, застыли в мертвой слепоте.
Заикин остановился посреди поля, медленно опустился на колени, да так и остался, осторожно и нежно покачивая на руках тело Клотильды де ля Рош, словно не умерла она, а только уснула и он очень боится ее разбудить.
К одесскому вокзалу медленно подкатывал петербургский поезд.
В купе спального вагона молча сидели Заикин и Пильский. Вещи были собраны, котелки на головах. Сейчас выходить.
Остановился поезд. Пильский и Заикин встали, взяли свои вещи и, не говоря ни слова, пошли к выходу.
Афиши о полете Заикина украшали здание вокзала.
На перроне стояли Куприн, Ярославцев, Риго, франтик и Пташников. Чуть поодаль — группа чисто одетых торжественных амбалов. Старый портовый грузчик, который преподносил Заикину «козу» на арене одесского цирка, держал в огромной лапище один георгин.
Заикин и Пильекий сошли на перрон и сразу же попали в объятия встречающих.
Куприн тихонько сказал Заикину:
— Мы все знаем,. Ванечка.
Усы Заикина дрогнули.
— Тем лучше. Не будет нужды пересказывать.
Стоявший сзади всех Травин передал Пташникову хлеб-соль на вышитом полотенце, и Дмитрий Тимофеевич с низким поклоном протянул его Заикину.
— Ну, здравствуй, Иван Михайлович! — начал Дмитрий Тимофеевич. — Здравствуй, ты наш богатырь, превозмогший все науки ради большого и светлого...
— Здравствуй, Дмитрий Тимофеевич, — прервал его Заикин. — Здравствуй, благодетель ты мой...
Он сунул хлеб-соль франтику, который тут же отщипнул кусочек, попробовал и презрительно сказал Шарлю Риго:
— Чтоб я так жил, что эта краюха была испечена по случаю отмены крепостного права.
Поближе подвинулась группа огромных молчаливых грузчиков.
— Мы, Ванька, тебя провожали. Мы тебя и встречаем, — сказал старый амбал и протянул Заикину георгин.
Заикин крепко расцеловался с ним и сказал Ярославцеву:
— Откупи самый лучший ресторан на всю ночь! — Повернулся к старому амбалу и попросил: — Скажи всем портовым грузчикам, всей босоте приморской, кто меня помнит и любит, что Ванька Заикин приглашает их ужинать ради встречи. И пусть кто в чем приходят. Фраки не требуются. — И пояснил всем, кто его встречал: — Я сегодня хочу только со своими быть. Я последнее время терял близких мне людей, и в какую-то минуту показалось, что я остался совсем один. Вот я и хочу сегодня убедиться в своей ошибке...
В самом лучшем ресторане Одессы, среди плюша, амурчиков и золотой лепнины по стенам, шел дым коромыслом.
Гремел оркестр, метались затянутые во фраки официанты, плясали грузчики с портовыми босяками, шли споры про то, как ловчее спускать грузы в трюмы, рассказывались невероятные истории о легендарных силачах-амбалах и пелись разные песни. И ни одной женщины.
Куприн, Заикин, Ярославцев, Пильский, Саша Диабели, Риго и франтик сидели за отдельным столом. Перед Заикиным стоял стакан с молоком, и он потихоньку тянул из него маленькими глотками.
— Не простит тебе Пташников! — говорил Ярославцев Заикину. — Не простит!
Заикин окинул взглядом зал, улыбнулся и внимательно посмотрел на каждого из своих друзей:
— Плевать. Я ему завтра из своей доли сбора остаток долга выплачу — и аэроплан мой!
— Ти-ха!!! — громовым голосом рявкнул старый амбал.
Оркестрик сбился и испуганно замолчал.
Остановились танцующие пары. Мимо пробегал официант с подносом. Старик перехватил его за шиворот, приподнял над полом и назидательно произнес:
— Ну, сказал же тиха. Куда ты мечешься?
Он осторожно поставил официанта на пол, и тот замер в ужасе.
— Ванька! — сказал старый амбал и поднял стакан с водкой. — Я к тебе обращаюсь. Встань!
Заикин встал.
— Мы тебе про чувства свои говорить будем. Только ты, господин Куприн, не смейся, ежели я что не так скажу.
— Что ты, Петрович! — сказал Куприн. — Как можно?
— А чувства, Ванька, у нас к тебе вот какие: вроде как у старой портовой шлюхи, которая всю жизнь путалась черт-те с кем за корку хлеба и за стакан кислого вина, а потом, когда жизнишка ей показалась и
