река Стикс, это бесконечно вонючая, зловонная речка, которая постепенно-постепенно течет в какие-то поля орошения, даже не в поля Аида или в Элизиум. Нет, она течет в нечто гораздо более страшное и стыдное. И можно только, лавируя, плыть по этому течению. Вот что было сделано.
С того момента как это было сделано, а это было окончательно сделано, конечно, в 1993 году — 1991 -й я не могу считать окончательной вехой просто потому, что существовали неоднозначность фактора Горбачева, растерянность, непонятность будущих перспектив, частичная незаконность действий ГКЧП и многое другое, там была неопределенность… В 1993 году была полная определенность, но к Белому Дому пришло не 500 тысяч человек и не 300 тысяч человек, а 40–50 тысяч, что бы кто ни говорил.
На расстрел Белого Дома смотрели достаточно хладнокровно. После расстрела оказалось растоптанным все: право в его демократическом понимании, демократические выборы в том подлинном смысле слова, который мог бы как-то ассоциироваться со свободой, а свобода — величайшая ценность. И уже было понятно, что все это сделано только ради того, чтобы кто-то обогатился, и после этого развился вот этот самый капитализм. Но ведь это делалось не ради капитализма как такового, потому что никто уже не воспринимал в этот момент капитализм как нечто идеальное. Я подчеркиваю: Идеальное рухнуло! Это делалось ради каких-то конкретных приобретений именно материального характера. Ради большего просперити (процветания), ради большего количества чечевичной похлебки, которая окажется в корыте. Граждане, отбросив первородство, совершили метафизическое падение и этим завершили первый этап своей мистерии.
Но возник второй этап. Этап расплаты. Потому что когда ты продаешь первородство за чечевичную похлебку, то потом начинает медленно или быстро исчезать эта чечевичная похлебка. Так действует князь мира сего… Хозяин времени тьмы. Он именно таким способом — в этом его суть — разбирается с теми, кто отказался от Идеального.
Почему же граждане считали, что они каким-то образом получат больше чечевичной похлебки? Если, скажем, советское общество давало некий X этой похлебки, то почему граждане считали, что ее будет больше?
То, что я здесь назвал метафизическим падением, для людей, которым не близка религиозная терминология, может быть названо регрессом, сбросом, социокультурным падением или инволюцией. Эти все слова уже не имеют строго религиозного смысла, они имеют другой смысл и очень сходный. Если действительно считать, что суть в том, что отказ от Идеального, этот слом, эта катастрофа общественного сознания, порождает регрессивный процесс. А я в этом убежден, вижу это каждый день и не могу в своих прогнозах, оценках или рекомендациях исходить из чего-нибудь, кроме того, что я вижу.
Я буду страшно рад обмануться. Я буду очень рад, если процесс не так неблагополучен. Потому что единственное, что я хочу, — это жить в стране, которая не превращается на моих глазах в место одной из самых главных катастроф XXI века, и жить в ней вместе с другими, работать. Мне вполне было бы достаточно просто ставить спектакли и радовать ими зрителей. Если бы я еще мог при этом издавать журналы, разговаривать с людьми по массмедиа и прочее, то это была бы абсолютно наполненная жизнь и никакого другого типа жизни мне не нужно. Вопрос заключается в том, что просто эта катастрофа, естественно, пройдет по мне так же, как и по всем остальным гражданам, и все, что мне хочется, это ее избежать. Но если я вижу, как дело к ней идет, то закрывать на это глаза и говорить: «Нет, нет, это не катастрофа, не сброс, не регресс, а что-то совсем другое — ну что ли происки мафии, козни ЦРУ и больше ничего», — я не могу.
Я не говорю, что ЦРУ не участвовало в процессах, которые здесь происходят, и не говорю, что мафия не захватила отчасти власть, превратившись уже давно во что-то другое, гораздо более страшное, чем мафия. У нас нет мафии и нет коррупции в привычном значении этого слова — у нас есть новые формы социально-политической организации общества. Конечно, все это есть, но это не есть окончательный диагноз. Это компоненты произошедшего. Сутью же, ядром произошедшего является, с моей точки зрения, метафизическая катастрофа падения. Когда она произошла, завершилась первая часть мистерии. Начался регресс.
Но граждане-то твердо считали, что теперь они получат что-то взамен, и им было важно понять, что же они получат. Что они получат вместо X советского потребления — скромного, скудного, в чем-то не лишенного унизительности (очередей и всего прочего). Они должны были получить больше, чем X. За счет чего?
Происходящее, являющееся метафизическим падением для человека, который мыслит духовными категориями, может быть названо «регрессом», «сбросом» или «инволюцией». Так вот, в процессе инволюции особь, которая начала двигаться по пути инволюции или регресса, или коллектив, который начал двигаться по этому пути, или макроколлектив, именуемый «нация», «общество» и так далее, — любое такое сообщество или индивидуум, начав двигаться по этой траектории, мыслит для себя любые приобретения как отказ от обременений. Где в итоге — при очень глубокой инволюции — обременением может оказаться все, что угодно. Больной, а то и здоровый ребенок, больная, а то и здоровая жена — все, что угодно! Старик- отец, старуха-мать — все, что угодно! В пределе — все, что угодно, если человек начал падать, встал на путь инволюции.
Граждане мыслили некими скромными отказами от обременений.
Первое, от чего они хотели отказаться и считали это очень разумным, — это от того, чтобы «кормить» так называемые братские страны: Кубу, Анголу или, например, страны Варшавского договора. Пресловутая поговорка «Куба — си, мясо — но» отскакивала от зубов наших не только диссидентствующих, но и вообще скептически настроенных по отношению к происходящему граждан. «Давайте, — сказали граждане, — раз уж мы не строим коммунизм во всем мире, то есть мы отказались от первородства, давайте-ка теперь откажемся от того, чтобы кормить Кубу, Анголу, СЭВ и прочих, и мы получим добавку к X в виде некоего Y. Потому что мы, освободившись от этого обременения, можем все эти средства направить на потребление. И у нас потребление станет больше! X + Y больше, чем X». Вроде все логично.
Второе — оборона, военно-промышленный комплекс. «Давайте, — сказали граждане, — если уж мы не воюем с Америкой за коммунизм, у нас нет с ней идеологического конфликта, давайте не будем создавать такой военно-промышленный комплекс, такую армию, чтобы она так сверхдержавно поддерживала наши интересы аж на Кубе и в Никарагуа или в Афганистане… Давайте наше обременение еще уменьшим, а некое Z, высвобожденное за счет этого, тоже пустим на потребление. X + Y + Z гораздо больше X! Смотрите, как мы уже движемся к своему счастью чечевичной похлебки!».
И вроде бы эти первые два шага были логичны в том смысле, что, сними эти обременения, направь их на потребление, купи шмоток, продуктов и чего-нибудь еще — и действительно окажется больше!
Но граждан соблазнили на третий шаг. Им сказали: «Нужно сделать еще один шаг ради увеличения чечевичной похлебки, причем радикального. У нас неэффективная экономика, неэффективное советское государство, весь этот „совок“ производит очень мало! Он неэффективно производит, он не способен наполнить прилавки, произвести очень много разного рода продуктов, он на это не способен! Давайте заменим его на капитализм! Тогда вместо X наш капитализм произведет 100 X! Да, он возьмет себе, например, 70 Х. Потому что богатые должны быть богатыми — иначе капитализм не будет работать. Но 30- то Х он оставит вам! Вы в 30 раз повысите свое потребление за счет только одного действия — быстрого построения капитализма!» Или, как говорил Ельцин, заработают дремлющие силы рынка! (Мне так и виделись гекатонхейры — сторукие существа, — которые сейчас заработают, и «пойдет уж музыка не та: у нас запляшут лес и горы»!)
Граждане согласились и начали строить капитализм, причем поскольку им 100 X захотелось быстро, то они решили построить его в несколько лет. Мы много раз спрашивали их (можете прочитать мои ранние книги, например «Постперестройку», или статью «О механизме соскальзывания»): «С какой стати в стране, где законные накопления ничтожны, где даже академик или крупный юрист не может накопить за свою жизнь больше ста тысяч рублей, с какой стати в такой стране сформируется нормальный капитал? Кто купит эти заводы и фабрики, магазины и спортивные залы? Кто это все купит?!»
И тогда же было сказано: «Да, это купит мафия! Цеховики, мафия… Ну, во-первых, поскольку все „совки“ — люди нездоровые, то все „антисовки“ — люди здоровые, поэтому они-то и есть соль земли нашей. Во-вторых, не важно, что они преступники. Они, когда купят, станут хорошими!»
То есть фактически была дана санкция не на построение капитализма вообще, а на ускоренное построение криминального капитализма. Который и построили! И который, оформившись, вовсе не захотел
