стал туберкулез: в конце войны северокорейский врач сообщил венгерскому дипломату, что даже в армии потери от туберкулеза в последние полгода войны превысили потери от собственно боевых действий[21].
Острой проблемой оставалась нехватка квалифицированного персонала, в первую очередь — научно-технического. До 1945 г. японские колониальные власти из политических соображений не поощряли развитие высшего образования в Корее, а те немногие корейцы, которые такое образование имели, в большинстве своем происходили из обеспеченных слоев населения и в 1945–1951 гг. ушли в Южную Корею. В апреле 1950 г. северокорейский министр иностранных дел сказал венгерскому дипломату, что в стране нет
После 1953 г., года смерти Сталина, новая обстановка, складывавшаяся в Советском Союзе, привела к радикальным изменениям политического ландшафта во всем социалистическом лагере. Политическая система большинства социалистических стран (за исключением Китая, Северного Вьетнама и Югославии) с самого момента их возникновения была устроена таким образом, что на ней неизбежно сказывались крупные внутриполитические перемены в Москве. Разумеется, хрущевская политика десталинизации не могла не затронуть социалистический лагерь.
Реформы в СССР начались почти сразу же после смерти Сталина, но в первые 2–3 года темп перемен был достаточно медленным, поскольку Хрущёв был вынужден учитывать возможную оппозицию со стороны своих соперников, да и, вероятно, сам еще не был полностью уверен в правильности выбранного курса. Поэтому в 1953–1955 гг. можно было недооценить важность этого процесса — особенно если наблюдать за ним из восточноевропейских столиц. Однако через пару лет стало ясно, что у Хрущёва и его сподвижников намерения самые серьёзные и что он действительно собирается радикально обновить советский социализм. Были прекращены массовые репрессии, опустели лагеря политзаключенных, ослаблена цензура, расширились контакты с внешним миром, появились некоторые возможности для независимой неполитической общественной деятельности. Советское руководство отказалось от наиболее сомнительных элементов сталинского идеологического наследия, в том числе и пресловутой концепции «постоянного обострения классовой борьбы в социалистическом обществе», которая долгое время служила теоретическим обоснованием массовых репрессий.
Однако особое внимание в социалистическом лагере вызывала провозглашенная Хрущёвым новая модель отношений СССР с «братскими социалистическими странами», а также новая концепция руководства. Новая модель предусматривала отказ от мелочной опеки, отзыв большинства советских советников, которые выступали в роли контролеров и надсмотрщиков, а также расформирование созданных при Сталине совместных компаний, которые к тому времени воспринимались в Восточной Европе как инструмент советской экономической эксплуатации. Все эти мероприятия и руководство, и население «братских стран» только приветствовало.
Отношение к новой модели руководства было более сложным. «Культ личности» (этот не слишком точный эвфемизм был придуман как раз в то время), чрезмерное восхваление и обожествление всемогущего, всезнающего вождя были осуждены официально, и новым идеалом было провозглашено «коллективное руководство». Политическая структура коммунистического государства в послесталинскую эпоху оставалась авторитарной, но богоподобный и всемогущий Вождь на вершине управленческой пирамиды был заменен (по крайней мере, теоретически) властью Политбюро или другого подобного коллективного органа. Понятно, что подобные перемены не вызывали восторга в большинстве социалистических государств, руководители которых до 1953 г. последовательно копировали советскую модель, превращая себя в «маленьких Сталиных».
Это относилось к КНДР, где культ личности Ким Ир Сена начал формироваться на очень ранней стадии. Например, основанный в 1946 г. в Пхеньяне университет, первое высшее учебное заведение Северной Кореи, было названо в честь будущего Великого Вождя. Балаш Шалонтай отмечает в этой связи, что в Венгрии, например, университет в честь местного лидера впервые назвали только в 1951 г., причем Университет имени Ракоши располагался в одном из провинциальных городов и не имел особого значения. Уже с 1946–1947 гг. во время официальных мероприятий в КНДР наряду с портретами Сталина, Ленина и Маркса вывешивались портреты Ким Ир Сена, причем с его портретами не соседствовали изображения других высших руководителей КНДР. В отличие от Вьетнама, Китая и большинства стран Восточной Европы, в Северной Корее даже на ранних этапах ее истории не существовало традиции вывешивать портреты группы высших руководителей[23]. Наконец, первая статуя Ким Ир Сена появилась в КНДР в декабре 1949 г. — и это при том, что памятников Сталину, как ни парадоксально в КНДР не было. В отличие от большинства социалистических стран в КНДР культ Ким Ир Сена не сопровождался культами малых вождей, его «верных соратников»[24]. С учетом этих обстоятельств понятно, что призывы к «искоренению культа личности» восторга у Ким Ир Сена не вызывали.
В Пхеньяне немалое беспокойство вызывала и другая составляющая новой советской идеологии — так называемая теория «мирного сосуществования», которая утверждала, что в новых условиях появляются возможности для того, чтобы избегать крупных военных столкновений между социалистическими и капиталистическими странами. До этого, несмотря на все шумные кампании под знаком «борьбы за мир», которые были столь характерны для последних лет правления Сталина, войны между капитализмом и социализмом официально считались неизбежными и даже отчасти полезными для окончательной победы коммунизма. Согласно доктрине «мирного сосуществования» полная победа социализма могла быть одержана посредством мирного соревнования с капитализмом, что, правда, не исключало ограниченных военных конфликтов в тех регионах, которые казались стратегически не столь важными. В конце 1950-х гг. Хрущёв искренне надеялся «догнать и перегнать» развитые капиталистические страны в экономическом соревновании. В те годы советская экономика развивалась весьма динамично, так что эти надежды выглядели вполне обоснованными.
Власти большинства социалистических стран в принципе не возражали против перехода к мирным формам соревнования с «мировым империализмом». Однако для Северной Кореи, которая находилась в состоянии жестокой конфронтации с Югом, эта теория выглядела опасной попыткой потакания «американским империалистам», поиском компромисса с врагом. В середине 1950-х гг. Пхеньян вряд ли планировал новое нападение на Юг, но высокий уровень военных расходов свидетельствовал о том, что такая возможность не исключалось в будущем. Кроме того, в Пхеньяне не могли исключать и вероятность атаки со стороны Юга — ведь режим Ли Сын-мана даже формально не признавал права КНДР на существование. В этой ситуации в Пхеньяне опасались того, что утверждение принципов «мирного сосуществования» в качестве части официальной коммунистической доктрины снизит шансы на то, что Советский Союз окажет КНДР прямую поддержку в случае нового военного столкновения с Югом и его американскими покровителями. Таким образом, теория «мирного сосуществования», вполне разумная по своей сути, была истолкована в Пхеньяне как возможное «теоретическое обоснование» предательства интересов младшего партнера во имя сохранения лучших отношений с США и прочими «империалистическими государствами».
Какими бы неопределенными и противоречивыми ни были бы идеалы, провозглашаемые хрущевской Москвой, они представляли угрозу для лидеров старого закала. «Маленькие Сталины» Восточной Европы оказались перед рискованным выбором. Они могли либо попытаться приспособиться к новым веяниям и провести свою собственную десталинизацию, либо же, наоборот, дистанцироваться от Москвы и сохранить верность старому сталинскому курсу. Обе стратегии были весьма опасны. В том случае, если руководство той или иной восточноевропейской социалистической страны официально одобряло новую линию Москвы и поддерживало критику сталинизма, ее руководителям было бы трудно объяснить свои собственные слова и действия, предпринятые в те, еще недавние времена, когда их страна послушно следовала сталинским курсом. Подобная ситуация создавала благоприятные условия для оппозиционных выступлений. Во многих социалистических странах партийная оппозиция, которую поддержали как недовольные из числа номенклатуры, так и более широкие слои населения, не преминула использовать эту возможность и
