угрозой оружия, но кто в такие моменты думает о внешних формах приличия?
— Генри, как вы можете так… — начала Мод, искренне поверив его игре. — Ведь я вас любила, вы и сейчас мне не безразличны, но как я могла поступить, если я еще раньше дала слово другому — моему теперешнему мужу.
— Почему вы мне об этом не сказали в самом начале? Почему начали знакомство со мной и дали слово двоим?
— Ах, это такое запутанное дело, — удрученно проговорила она. — Мы с ним договорились, а потом он ушел на войну, и я не знала, вернется ли он когда-нибудь домой. Потом я встретилась с вами. Вы были таким милым, таким… я даже не знаю, как это выразить… И я вас полюбила. Мне казалось, что Уотсон никогда не вернется, а разве тогда я не имела бы права выйти за вас? Стыдно признаться, но я в то время даже желала, чтобы Уотсон не возвращался. Вы уехали, а через несколько месяцев его освободили от военной службы ввиду тяжелого ранения. Могла ли я ему тогда отказать? Ведь он был первым, к тому же пострадал на войне. Скажите, какая порядочная женщина поступила бы иначе?
— Какое у него ранение?
— Он хромает. Правая нога у него не сгибается. Он работает инженером на фабрике, и хромота не мешает ему.
— Скажите, что получилось бы, если бы я тогда явился в рождество со своими семьюстами фунтами стерлингов, а Уотсон еще не вернулся бы?
— Не знаю. Вероятно, вышла бы за вас.
— А потом, когда он бы вернулся?
Мод смущенно теребила скатерть. Ингус взял пакет с подарком и начал вертеть его в руках. Ну конечно, Мод сразу о чем-то догадалась и не могла не бросить взгляда в его сторону.
— Что у вас там, Генри?
— Посмотрите, — он протянул пакет Мод.
И вновь в ее глазах вспыхнул алчный огонек, так хорошо знакомый Ингусу по прежним временам. «Унижайся, Мод!..» — подумал он с презрением. Как она вся преобразилась! Как жадно дрожат руки, когда она примеряет перед зеркалом дорогой наряд, отделанный мехом! О, у нее совершенно нет гордости. И эту женщину ты когда-то любил, Ингус Зитар?
Как это теперь далеко и каким странным кажется… это чувство…
— Кому вы это привезли? — спросила она, рассматривая в зеркале свое нарядное отражение.
— Одной женщине, конечно, — ответил он.
— Она будет вам очень признательна. У вас, вероятно, есть сестра?
— Это не для сестры, потому что я не знаю, где она сейчас находится.
— Тогда — невесте?
— Ее у меня нет… больше… Видимо, придется подарить какой-нибудь ласковой девушке, если удастся встретить такую.
Нет, у нее совсем нет самолюбия. Если он заберет этот наряд и уйдет, она несколько ночей не будет спать и бедному мистеру Уотсону придется пережить немало неприятных минут. Какая ткань и какой мех! А сшит точно на заказ по ее фигуре.
— Генри… Вы уже нашли… эту девушку? — охрипшим голосом спросила она, избегая его взгляда.
— Она сама должна меня найти.
— Вам безразлично, кто она будет?
— Почти. Только чтобы она не была глупа…
— Нет, глупа она не будет! Смешно, если такой наряд попадет к человеку, который не знает ему цену.
— Вам представляется возможность позаботиться о том, чтобы этого не случилось.
— Вы полагаете?
Несколько мгновений Мод еще как будто колебалась, затем, бросив на Ингуса кокетливый взгляд, подошла к окну. Шурша, опустилась темно-зеленая штора. Комната погрузилась в приятный полумрак.
— Генри, почему вы не снимете пальто?
Ингус встал, положил револьвер в карман и вышел в переднюю. Грудь его дрожала от сдерживаемого смеха. Он был удовлетворен: Мод проявила свою готовность, и с него достаточно этого. Он взял шапку и вернулся к дверям комнаты. Поклонился Мод. Она сидела на диване.
— Всего хорошего, миссис Уотсон.
— Вы уходите? — вскочила она. — А наряд?
— Можете спокойно оставить его себе, если он вам нравится. Вы были достаточно любезны со мной. Остальную любезность приберегите для мистера Уотсона.
И вышел. Закрывая дверь, Ингус увидел коренастого мужчину, который сопя поднимался по лестнице. Поравнявшись, оба пытливо взглянули друг на друга. Когда Ингус дошел до того места, где впервые заметил незнакомца, он обернулся и увидел, что коренастый мужчина входит в ту же дверь, из которой только что вышел он сам. Возможно, это был мистер Уотсон. Он, правда, не хромал и не был похож на человека, который побывал на войне, но это уже ничего не меняло. Одной ложью больше…
«Успеет ли она поднять штору и спрятать наряд?» — подумал Ингус, спускаясь по лестнице.
В груди Ингуса было пусто и душно, как в заброшенной угольной шахте. Ингус вышел на улицу и смешался с потоком пешеходов, не отдавая себе отчета, куда он идет. Смеркалось, в магазинах зажигались огни, и у витрин, откуда еще не были сняты рождественские украшения, толпился народ. Ингус остановился и долго разглядывал пестрые безделушки.
«Кончено, все кончено», — повторял он бесчисленное количество раз. Временами его охватывал стыд, а потом радость, что вот наконец и он свободен от всякой тоски и может всем своим существом отдаваться вольному течению жизни. Одиночество? Разве он до сих пор не был еще более одиноким, думая только о Мод и равнодушно проходя мимо всего остального? Потеряв ее, он приобрел целый мир, всю жизнь, с ее неисчислимыми богатствами. Да это же свобода, воскресение юности! В страшнейшем оцепенении он провел кошмарные четыре года! Двадцать шесть лет… Только теперь начинается жизнь, только теперь! Пережив первое разочарование, он наконец мог судить о жизни и избрать правильный путь. Поменьше мечтать и побольше сомневаться — вот в чем настоящая мудрость. И тебе никогда не будет тяжело. Волдис давно уже пришел к этому.
Война окончилась. Ты остался цел и невредим. У тебя скоплена тысяча фунтов стерлингов, с которыми можно начать постройку судна. Через два года ты станешь капитаном и будешь посещать приемы у консулов. На взморье, среди дюн и зеленых лугов, будет стоять твой дом. Стоп, Ингус, не ищешь ли ты опять кандалы?
Это была странная реакция, смешение самых противоречивых дум и чувств, апатия и отвращение. Все никуда не годилось, на все было наплевать, и в то же время не было желания плевать.
«Хорошо бы проспать двадцать четыре часа подряд, как медведь, а потом проснуться и забыть обо всем… Вымыться с головы до ног и начать жизнь снова. Эх!..»
Ингус не помнил, как очутился в незнакомой части города. Здесь стандартные дома из красного кирпича были ниже, грязную улицу заполняло зловоние. Во дворах на веревках висело рваное белье, и дети с перепачканными лицами играли в футбол. Нет, здесь было слишком мрачно. Ингус ускорил шаг, он хотел быстрее покинуть эти казармы нищеты. Вот и опять улица с гладкой мостовой, крашеные дома и больше света.
— Пойдем, господин!.. четыре шиллинга, пять…
Ах вы, шиллинговые души! Как скромно вы себя оцениваете… Я знавал одну такую же, как вы. Ее тоже можно было покупать, но она запрашивала больше. Семьсот фунтов. И я сильно сомневаюсь, увеличивалась ли от этого ее ценность по сравнению с вами, дешевыми. Ведь запрашивать можно…
Наконец он забрел в какой-то кабачок и выпил много вина и виски. На душе повеселело, нравилась музыка, хотелось танцевать, но здесь это было не принято. Даже петь не разрешили. Тогда ему захотелось излить накопившуюся досаду и силу, и он затеял драку с посетителями, сидевшими за соседним столиком. Он говорил им в глаза обидные слова, и наконец, те не выдержали. В один миг вспыхнула потасовка, совершенно не вязавшаяся с солидностью этого заведения. Пока англичане засучивали рукава и
