— Этот арманьяк пятнадцатилетней выдержки, — сказал он, наполняя рюмки. — Такой же, как я принес господину. — Официант оставил бутылку и удалился.
— А вотр сант
— Вы говорите по-французски? — спросила Аннет.
— Да, немного. К сожалению, я почти все забыл, — ответил американец. — Если вы не возражаете, я бы с удовольствием попрактиковался, но боюсь, не будут ли мои ошибки резать вам слух?
— Что вы! — улыбнулся Пьер. — К нам с такой же просьбой обратилась сестра Сесилия. Мы с удовольствием поможем вам.
— Я надеюсь, — сказала Аннет, — что этот неприятный немец не говорит по-французски.
Флеминг спросил их, как они перенесли германскую оккупацию в прошлую войну.
— Мы оба очень скоро нашли себе дело, — ответил Пьер. — Я еще тогда не знал Аннет, мы познакомились в катакомбах. Видите ли, мы оба участвовали в Сопротивлении. В 1942 году Аннет пришлось уехать на юг, и вскоре я последовал за ней, так как наша группа была обнаружена немцами. К счастью, мы отделались небольшими потерями и поодиночке перебрались во французский Савой, где формировались группы мак
— А каково было вашим разведчикам? Ведь без них невозможно действовать.
— У них была опасная работа. Требовалась смелость, находчивость и решительность. Но нам помогало население. Нашей группой командовал коммунист, а помогал нам, например, католический священник. Огромные услуги оказывал простой вор, рецидивист. Его звали Лебрен. Судьба свела его с Фриссоном, бригадиром полиции, участником подполья. Они оба были пойманы немцами в Аваллоне, сидели в одном карцере. Лебрен знал чуть ли не все тюрьмы Франции, и Аваллонскую в особенности; он уже бежал оттуда однажды до войны. И с Фриссоном они спаслись таким же образом. Фриссон теперь инспектор полиции. Он как-то рассказал нам, что встретил Лебрена. Тот вернулся к своему ремеслу, и Фриссон предложил ему убраться из города, потому что ему совестно будет посадить его в тюрьму... Нам помогали крестьяне и рабочие, ремесленники и трактирщики... Вспоминаешь всяких — своих и предателей, но чаще всего своих. — Пьер умолк.
Флеминг посмотрел на часы.
— Уже поздно. Пора спать.
На следующий день после завтрака Флеминг, захватив с собой книгу, направился наверх, на шлюпочную палубу, где приметил тихий уголок, защищенный от ветра. Там было достаточно места для двух шезлонгов, и Флеминг установил свой посредине, чтобы избавиться от возможного соседства.
Минут через пять он услышал приближение двух человек, мужчины и женщины.
— Вот здесь за углом, — говорил мужской голос.
— Очень хорошо, — ответил женский.
Появилась сестра Сесилия и стюард с шезлонгом. Увидев Флеминга, стюард промолвил:
— Уже занято.
— Прошу, — Флеминг встал и поклонился монахине. — Если не возражаете, здесь найдется место для двоих.
— Благодарю, — ответила Сесилия. — Я вам не помешаю?
— Что вы! — галантно ответил американец.
Стюард отодвинул шезлонг Флеминга и поставил рядом второй. Монахиня села, он накрыл ее ноги пледом и ушел. Через минуту вернулся со складным столиком, установил его и предложил принести чего- нибудь попить.
Сестра Сесилия попросила кофе, Флеминг тоже.
Когда стюард вернулся с кофе, пассажиры были настолько увлечены разговором, что не заметили его прихода.
Стюарда удивило выражение лица монахини. Глаза ее оживились, на щеках появился румянец. «Пропадает хорошенькая бабенка», — подумал он, уходя.
Флемингу она тоже показалась очень интересной. Исчез отрешенный взгляд служительницы церкви, открылся пытливый ум человека, увлеченного решением сложной проблемы. Беседуя с ней, он скоро забыл, что перед ним монахиня.
За ленчем Шредер с обычной грубоватостью немецкого бюргера неуклюже острил об уединении сестры Сесилии и Флеминга. Наступившая неловкая пауза была прервана Пьером:
— Мне говорил один из офицеров, видимо помощник капитана, что погода должна ухудшиться. Будет небольшая качка, пять-шесть баллов. А что значит шесть баллов?
Никто не знал.
— Когда ожидается непогода? — спросила Вильма Шредер.
— В ближайшие сутки... Ветер все усиливается, — ответил Флеминг.
— Ночью будет дождь, — добавил Пьер. — Надо полагать, завтра начнется. Офицер говорил, что ничего страшного — немного покачает, а потом снова будет спокойно и солнечно. Я думаю, нам объявят об этом по радио или вывесят прогноз погоды.
После ленча монахиня, которая за это время не проронила ни слова, не поднимая глаз, ушла к себе в каюту, а остальные отправились на палубу. Погода заметно ухудшалась. Ветер стал пронизывающим, и корабль медленно переваливался с борта на борт. На крупных волнах, то тут, то там появлялись белые шапки. Флеминг спустился вниз вместе с Пьером и Аннет. Немцы остались на палубе.
— Не нравится мне этот Шредер, — заявила Аннет.
— Типичный немец, — ответил ей Пьер. — Не прочь пошутить по поводу мужчины и женщины, причем всегда неудачно, грубовато. Он может быть сентиментальным, поэтичным, зачитываться стихами Гёте и в то же время отвозить людей в газовую камеру.
— Любопытно, что он так мало говорит о себе, — заметила Аннет. — Теперь немцы пытаются оправдываться: мол, это не они, а Гитлер виноват. А этот молчит.
— Вильма умнее Ганса, — ответил Пьер. — Во всяком случае, тактичнее. Ей приходится все время обрывать его. Заметили?
Флеминг и Шредер
За обедом неловкость, вызванная очередной грубостью Шредера, заставила всех молчать.
Погода ухудшилась, качка стала более заметной, и многие пассажиры покинули ресторан до окончания обеда.
К ужину пришли лишь Флеминг и Шредер с женой.
— Скажите, пожалуйста, господин Флеминг, — заговорил Шредер, — вы не немец по происхождению?
Американец отрицательно покачал головой.
— А немецкий язык знаете?
— Нет, — ответил Флеминг. На самом деле он отлично знал язык, но почему-то ему не хотелось признаваться в этом Шредеру.
— Вы, вероятно, хорошо знаете рынок сбыта электродеталей и товаров? — настойчиво продолжал немец.
— Ничего не могу вам сказать, — ответил американец. — Я ведь не занимаюсь заказами и
