папкой с делом.
Август Марри, не спускавший глаз с секретаря, решил, что эта пауза не случайна. Он мысленно сказал ему: «Посмотри на меня. Ну посмотри же!»
Вишь ты, аккуратист! Темные волосы, зачесанные назад… Никаких бакенбард или другой растительности на лице. Чистенький. Серьезный. Никаких признаков того, что он обращается к гражданину под следствием, никакой суеты, пренебрежения. Секретарь сразу же почувствовал на себе его взгляд…
— Альберт… Отец Альберт Навароли, — произнес секретарь. — Присутствует ли отец Навароли в зале суда?
А как же! Ясное дело, присутствует… Марри усмехнулся. Он видел его в холле и еще какого-то священника.
— Сюда, пожалуйста, отец, — произнес полицейский сержант.
«Пожалуйста, отец»… Вишь ты! А ему сказал: «Встаньте там». Уже виновен, прежде чем слово успел сказать! Ничего не изменилось в стенах правосудия.
— Где ваш адвокат? — обратился к нему секретарь.
— Я сам себе адвокат, — ответил Марри.
Затем секретарь и судья стали снова совещаться, а молодой помощник прокурора, с волосами до плеч, обратился к хипповатому кудрявому священнику:
— Отец Навароли, пожалуйста, расскажите нам о том, что случилось.
Марри взглянул на отца Навароли. Он был гораздо выше священника. Отец Навароли, с кудрями до плеч, был одет в черный костюм с романским воротником, который застегивается сзади. На службе он появлялся в облачении, напоминавшем одеяние индейца во время ритуалов, со стеклярусом и бахромой по краю ораря.
— Итак, это случилось на утренней десятичасовой мессе, сразу же после проскомидии. Мы пели псалмы…
— На каком языке? — вмешался Август Марри.
— Мистер Марри… — одернул его помощник прокурора.
— Я задаю ему вопрос на правах адвоката, — заметил Марри.
— Если вы представляете самого себя, вы, разумеется, имеете право на перекрестный допрос. Вам дадут слово, когда настанет ваша очередь.
Вот так спокойно заткнул! Марри пытался перехватить его взгляд, но тот все время его отводил.
Были и другие помехи. Подходили какие-то люди, что-то шептали секретарю, судье. Судья с кем-то говорил и не обращал никакого внимания на священника, продолжающего давать показания.
— Этот мистер Марри появился в храме с группой своих сторонников и стал распространять брошюры прямо в главном проходе между рядами, мешая прихожанам слушать мессу…
— Мессу? — воскликнул Август Марри. — Это, оказывается, была месса?
— Мистер Марри, — покачал головой помощник прокурора, — вам уже было сказано…
— Мне происходившее действо не показалось мессой, — продолжил Марри, уставившись на судью. — Гитары, тамбурины… Я подумал, что попал на танцульку. — Он улыбнулся, испытующе глядя на судью. — Думаю, вы понимаете, о чем я говорю, ваша честь? На всякий случай поясняю. Если Первый Ватиканский собор провозгласил догмат о непогрешимости, то Второй — принял меры к модернизации, которая, на мой взгляд, приняла уродливые формы.
Судья и бровью не повел, а прокурор, поморщившись, словно от боли, посоветовал мистеру Марри помолчать, пока отец Навароли дает показания.
Марри по-прежнему держал руки за спиной, не двигаясь, зная о том, что его сторонники, рассевшиеся в беспорядке на расположенных полукругом скамьях, полны ожидания.
Кудрявый священник сказал, что он обратился к Марри и его людям с алтаря, по-доброму прося их занять места или покинуть храм, потому что они не имеют никакого права распространять «серую», то есть неофициальную, литературу. После этого Марри подошел к нему и принялся вопить, употребляя бранные выражения.
— Что конкретно он сказал? — спросил прокурор.
Секретарь посмотрел на стенные часы над дверью, а затем на свои наручные часы. Судья, казалось, погрузился в глубокое раздумье.
— Он оскорбил вас действием? — спросил прокурор.
— Он сказал… — Священник откашлялся. — Мистер Марри заявил, будто все, что происходит в храме, совсем не напоминает мессу. Мол, это клоунада, посмешище, святотатство. Затем он протянул мне свои брошюры, желая, чтобы я их взял. Брошюры упали…
— Он выбил их из моих рук, — уточнил Марри.
— Он ухватился за конец моего ораря и пытался его сорвать, — сказал священник. — Я схватил другой конец и стал тянуть на себя, словно мы занимались перетягиванием каната, и тогда он толкнул меня обеими руками, очень сильно, и свалил меня с ног.
— Он споткнулся о шнур микрофона, — снова уточнил Марри.
Судья уставился на него, словно пытаясь вникнуть в дело.
— Еще одно вмешательство в показания истца, мистер Марри, и я вынужден буду принять меры, предъявив вам обвинение в неуважении к суду.
— Сэр?
— Вам придется заплатить сто долларов или провести десять дней в камере предварительного заключения в тюрьме округа Уэйн.
Судья запнулся, увидев наконец нарукавную повязку Марри.
Марри усмехнулся, кинув на судью взгляд, полный смирения.
— Это за то, что я сказал «сэр», ваша честь?
— Если вы снова вмешаетесь в ход свидетельских показаний… — Судья пролистнул страницы дела, лежавшего перед ним. Взглянув на Марри, спросил: — Вы учиняли до этого беспорядки?
— Нет, ваша честь. — Марри покачал головой.
— На него уже было заведено два дела ранее, — вмешался помощник прокурора. — Одно — за оскорбление чести и достоинства, другое — за нарушение общественного порядка.
Судья выжидающе смотрел на Марри.
— Вы спросили, учинял ли я беспорядки, — пояснил Марри, изобразив улыбку малыша- несмышленыша. — Я не считаю те незначительные нарушения общественного порядка сильными беспорядками, ваша честь. Мне дали условный срок.
— Что касается условного срока за оскорбление чести и достоинства, — пояснил секретарь, — он нарушил его, учинив беспорядок в общественном месте, и был приговорен к штрафу в двести долларов в ноябре 1976 года.
— Вы не считаете это нарушением общественного порядка? — спросил судья.
— Ваша честь, на мой взгляд, вы понуждаете меня свидетельствовать против самого себя. Разве это допустимо?
Судья Кинселл кинул взгляд на часы. Он, похоже, утомился, хотя было только четверть двенадцатого.
— Суд требует, чтобы вы отвечали на вопросы, касающиеся предмета разбирательства, — процедил он.
— Вы спросили меня, учинял ли я прежде беспорядки. Я ответил, что нет, что я не считаю свои выступления беспорядками. Ответил я на ваш вопрос или нет?
Секретарь повернулся, слегка приподнявшись, чтобы переговорить с судьей. Августу Марри все это надоело, и он решил вывести из себя и судью, и секретаря.
— Прошу внимания, ваша честь, — произнес он с расстановкой.
Но судья не взглянул на него.
— Ваша честь…
— Подождите, пока я не закончу совещаться с секретарем, — бросил судья через плечо.
— Ваша честь, я всего лишь хотел сказать, что у меня закралось сомнение в вашей профессиональной пригодности. Мы сейчас присутствуем, если угодно, на особом слушании, а вы отлучены от церкви, ваша
