за ним пришли. Его били, били на глазах у жены. 'Мне нечего вам сказать'. Его били всю ночь. Утром, примерно в такое же время, на рассвете, его привели сюда. И троих парней оттуда же, из долины, - первых, кто попался им в руки. Несчастную женщину с малышом на руках. И того, про которого так никто и не узнал, откуда он... Привели и поставили к этой стене. В которой нет ничего особенного. Задняя стена риги...
Стена, в которой нет ничего особенного, задняя стена риги.
Господин фон Лютвиц снял пенсне, чтобы не видеть. Еще и потому, что у него мелькнула слабая надежда: жест произведет на них впечатление, не может не импонировать; до него наконец дошло, что, если бы ему дали время, он мог бы сослужить службу этим французам и снабдить их кое-какими сведениями, неизвестными Лотте... Он выжал из себя только: 'Стреляйте скорей!..' Страх заглушил все- Страх перед пытками. И смертный страх человека. Он больше не думал о Германии и задыхаясь повторял:
- Стреляйте скорей.
Но аббат засмеялся своим зловещим смехом, а капитан французской армии Жан-Пьер сказал:
- На земле, где пролита кровь наших героев? Нет!..
Они оттащили его метров на сто в сторону и на обочине дороги пристрелили как собаку.
ПРИМЕЧАНИЕ 1964 ГОДА
Автору тяжело теперь перечитывать эту новеллу, которую он написал в гневе тех лет, когда факты звучали громче, чем голос рассудка. Персонажи живут и говорят в ней так, как жили и говорили когда-то. Солдаты своего отечества-были ли они правы в каждом произнесенном тогда слове? Это было невозможно, и трудно даже представить, чтобы все эти люди, носившие оружие, не были заодно с теми, чьи приказы они исполняли. Но не следует забывать и другое. Вызывая в памяти слова Манушяни [Мисак Манушян командир интернациональной группы бойцовучастников французского Сопротивления, был казнен со своими товарищами в 1944 г. нацистами. Приказ о казни, расклеенный повсюду для устрашения, получил название 'Красной афиши'], расстрелянного с теми, кто был назван в 'Красной афише', автор в своем стихотворении писал: 'Я умираю, но ненависти к немецкому народу в моем сердце нет'.
Однако, воздавая справедливость одному народу, мы не вправе забывать о страданиях другого.
Так пусть же все венчает высокий образ края [Речь идет о Провансе], не постижимого ни для кого, кроме его сынов, края, каким в сокровенной сути запечатлел его Поль Сезанн.
