Она неоднократно задумывалась, что же эта картина может означать. Видимо, именно поэтому картину она так и не сняла – надеялась, что рано или поздно смысл откроется ей. Неровный круг с шестью бесформенными фигурами внутри, одна намного больше, чем все остальные. Если присматриваться к картине достаточно долго, фигуры, казалось, начинали двигаться.
Руби пошла на кухню, подогрела себе чашку молока и вновь вернулась к картине. Шесть фигур. Почему же шесть?
Мэттью Дойл сразу понял, что имела в виду Дэйзи. «Как же вам всем повезло! – сказал он тогда. – Я тоже хотел бы быть изображенным здесь, но мне повезло намного меньше, чем вам».
Может быть, эти фигуры обозначают ее, ее дочерей и внучек? Шесть человек… Так, значит, им повезло укрыться внутри круга, где до них не могло добраться зло?
И вдруг Руби словно озарило. Эта картина изображала детский мир Дэйзи, существовавший до того, как она вышла за Клинта и узнала, насколько нестерпимой может быть жизнь. Грета, Элли и Мойра также вышли за пределы круга, отправившись в свободное плавание по миру. Вскоре уйдет и Хизер, и тогда из шести человек останется одна Руби.
Ничего удивительного, что ее так расстроило ограбление: оно разбило этот круг на мелкие кусочки. На картине она была изображена как самая крупная фигура, защищающая своих близких и заботящаяся о них, не подпускающая к ним зло извне. Наверное, это желание было пережитком Фостер-корт – потребность защищать своих детей и детей их детей от злого внешнего мира.
«Ты создала свой маленький мирок и сделала себя его королевой», – сказала ей в Вашингтоне Бет.
Но теперь круг Дэйзи был разорван, и исправить что-то было уже невозможно. Руби знала, что никогда больше не почувствует себя в безопасности – и более того, ей придется привыкнуть к жизни в постоянном страхе.
Вскочив, Руби подошла к телефону и набрала вашингтонский номер Бет. В последнее время та проводила в столице США почти все время – она работала в центральном комитете Демократической партии. Последний раз подруги созванивались уже довольно давно.
– Приемная Бет Лефарж, – прозвучал в трубке молодой мужской голос.
– Я могу поговорить с Бет? Это звонит Руби О'Хэган из Ливерпуля.
– Добрый день, Руби. Подождите секунду, я узнаю, свободна ли она.
Бет ответила почти мгновенно:
– Руби, это ты? Мы так давно не разговаривали!
– Я только что подумала о том же. Кто этот молодой человек? Неужели у тебя секретарь-мужчина?
– Моя секретарша уходит домой в пять часов. Это был Хэнк, мой внук. Мы размышляем над тем, как завоевать побольше голосов черных на следующих выборах… Как у тебя дела?
– По-разному. Я собираюсь до начала нового учебного года съездить в Дублин. Там живет Элли, мать Брэндана. Пора им узнать друг друга получше. Правда, с самим Брэнданом я еще об этом не говорила.
Когда слова были произнесены, Руби на несколько секунд замолчала, онемев от удивления: ничего подобного она делать не собиралась. Эти слова сами слетели с ее губ – наверное, потому, что они рано или поздно все равно должны были прозвучать. Как бы там ни было, с матерью Брэндану будет лучше, чем с шестидесяти шестилетней старухой. Ему надо было научиться любить Элли, пока еще не поздно.
Руби вспомнила, что в свое время так и не успела полюбить свою мать.
– А наша Хизер подыскала себе хорошую работу в Лондоне, – продолжала она. – Я не знаю подробностей, но скоро она уезжает… Я рада, что вырастила такую хорошую дочь, – добавила Руби.
Как бы там ни было, получалось, что она мешает Хизер двигаться вперед – хотя должна была помогать ей в этом.
– Ты останешься одна в огромном доме, – заметила Бет.
– Пройдет немало времени, прежде чем Брэндан поймет, что с Элли ему будет лучше. А когда это произойдет – что ж, будет видно.
«К тому времени настанет срок навсегда покинуть дом на краю Принцесс-парка», – про себя сказала она.
Пребывание в Ирландии было неожиданно приятным. Элли жила в нескольких милях от Дублина, в деревушке Крегмосс. Она явно успокоилась, «остепенилась», как она говорила, примирилась сама с собой. Феликс Конвэй оказался очень хорошим, добрым человеком, и его влияние на беспутную внучку Руби было сугубо положительным: казалось, он вызвал к жизни лучшие качества ее характера. Брэндан сразу подружился с Феликсом, и, когда Руби сказала, что ей нужно на день съездить в Дублин – это было частью ее плана, – мальчик без тени сомнений заявил, что останется в Крегмоссе.
Бродя в одиночестве по незнакомому городу и размышляя о том, что ей готовит будущее, Руби чувствовала себя ужасно одинокой. Сколько же раз в своей жизни она говорила себе, что надо бы что-то сделать, но так и не смогла решить, что именно? Вскоре она впервые за всю жизнь будет свободна и сможет делать что угодно – но что именно, женщина по-прежнему не знала.
В конце сентября Руби сидела на стуле под деревом в саду, наблюдая, как на землю падают немногочисленные пока еще золотые листья.
«Если поймаешь лист, можно загадать желание», – вспомнила она. Девочки в монастыре много раз это делали, но Руби не помнила ни одного желания, которое она загадывала в те времена. Интересно, чего ей тогда хотелось? Вероятно, избежать участи домработницы или кухарки… Это желание не сбылось – она выполняла работу по дому и готовила всю свою жизнь.
На теплое солнце набежала тучка, и Руби поежилась. Надо было спешить с картиной: мог пойти дождь. Дэйзи оставила после себя множество картонных листов и начатых тюбиков с краской, и несколько недель назад Руби решила нарисовать свой старый дом. Эта дурацкая мысль пришла ей в голову неожиданно для нее самой, и она до сих пор не рассказала о ней никому, даже Брэндану, который сейчас был в школе: ей было просто стыдно перед людьми.
Сначала на ее одежду попадало больше краски, чем на холст, но постепенно Руби приловчилась, так что картина уже близилась к завершению. Но так только казалось: каждый раз, когда женщина говорила себе, что рисунок готов, у нее возникало желание добавить еще кое-что: очередного маленького человечка неопределенной внешности, сидящего, лежащего или стоящего на траве, играющего с мячом или скакалкой, сидящего на ступеньке с белым пятном на конце палки, которая должна была изображать руку с чашкой.
Руби и сама далеко не сразу поняла, что рисует первые годы жизни в доме. Эти человечки представляли собой ее детей, Бет с Джейком, Конни и Чарльза, Марту Квинлан, Макса Харта, детишек, за которыми она присматривала во время войны… Призраки, притаившиеся в тени деревьев. Сама она была изображена в виде человека на ступеньке.
На картине не хватало одного персонажа, и Руби никак не могла решить, куда его пристроить: в центр, где он должен был по праву находиться, или с краю, где он всегда оставался.
Закрыв глаза, Руби представила себе картину и решила, что его место в центре – рядом с ней, возле двери, ведущей в сад. В течение последних суматошных недель она не раз пожалела, что его нет рядом, пусть даже в качестве друга, с которым можно поговорить о чем угодно. С Мэттью Дойлом ей всегда было легко говорить на любую тему.
Открыв глаза, Руби увидела какого-то человека, который обошел дом и теперь стоял, серьезно глядя на нее. Это был мужчина, очень высокий и худой. Его когда-то черные волосы совсем поседели, а лицо стало бронзовым от жгучего солнца. Как обычно, он был элегантно одет – на нем были легкие брюки цвета хаки и зеленая куртка.
На мгновение Руби испытала замешательство. Неужели ее картина и ее желание стали явью?
– Мэттью? – пробормотала она и попыталась встать, но отказалась от этого намерения, когда поняла, что конечности не слушаются ее.
Мэттью подошел и с таким же серьезным лицом присел на траву рядом со стулом:
– Я так понял, ты оставила в офисе сообщение с просьбой перезвонить?
– Но ведь это было пять лет назад! – испуганно округлила глаза Руби.
– Прости за задержку, но я был очень занят.
