Не было проблемы призвать к порядку слуг, не составило труда убить врагов или, возможно, это не было так трудно, как в диких землях за Эшкореком, когда после вспышки наступала беспомощность и болезненное оцепенение.
Я провалился в другой сон. Мне снился мой отец.
Он ехал верхом по белому городу, неравномерно освещенному кострами, а я ехал рядом с ним. Я не мог видеть его лица на фоне красных огней, но я видел белую кошку, сидевшую на его плече; она протягивала лапу и царапала его грудь там, где сердце, и его черная рубашка была в крови. Он не вскрикивал от этих резких ударов, угрожавших его жизни, но тихо сказал мне:
– Запомни это, помни клятву, которую ты мне дал. Не измени ей, не измени моей воле, которая движет тобой.
После этого я мирно проснулся, как не просыпаются после таких снов. Но все мрачные шутки, совершенные мной при помощи моей силы на корабле, и все бесконечные ошибки, которые я сделал, оставили во рту кислый привкус, как вино, которое слишком долго держали в бочонке.
Я был не ребенком, а мужчиной, и сыном мужчины. В этот момент его смерть, как свинцовая веревка, висела вокруг моей шеи. Мой отец не стал бы так шутить со своей судьбой, как я шутил со своей. Он гораздо лучше применял и свое безжалостное честолюбие, и свой железный рассудок, и свои способности. Неужели я лишь пародировал Эттука, этого жалкого рыжего борова, хрюкающего в своем хлеву?!
Над головой прозвучал полуночный колокол. Проигнорировав мое отсутствие, как толпа игнорирует идущего мимо прокаженного – раздаваясь в стороны и продолжая говорить о погоде и состоянии торговли, – братство цепов подняло ряды на работу.
Я встал, вышел и по приставной лестнице выбрался с гребной палубы, проснувшиеся провожали меня блестящими, полными страха глазами.
Я прошел мимо двоих часовых на верхней палубе и поразил их прежде, чем они могли меня остановить. Я уже пользовался оружием и энергией; было любопытно превратить человека в камень одним взглядом.
Каюта Чарпона была тускло освещена низко стоявшим светильником. По масрийскому закону никакое зажженное пламя нельзя было оставлять неприкрытым, только перед богом. Комната пахла борделем и конюшней. Капитан, в свете лампы красный, как бык, разлегся поперек того красивого мальчика, который, как я видел, приставал к нему раньше. Лицо мальчика, творожно-белое между красноватой кушеткой и красноватым телом капитана, было обращено ко мне со злобным ужасом, как белая маска крысы, загнанной собаками в угол.
– Лау-йесс, – закричал он, хватая руку Чарпона, борясь со страхом рассердить капитана и страхом передо мной.
Чарпон рычал. Мальчик тряс его, шепотом стремительно шепча что-то на плохом масрийском. С проклятием Чарпон тяжело повернулся и увидел меня. Его пальцы скользили по кушетке, разыскивая пояс с ножом. Я позволил ему крепко схватиться за рукоятку, прежде чем проучить его. В тот раз я увидел молнию, ударившую из моей руки. Я молча схватил его за запястье, но Чарпон заорал и отскочил в сторону, уронив вытащенный нож. Мальчишка запищал и, спрыгнув с кушетки, забился в угол. Я его пожалел – ночь его удачи кончилась так неожиданно.
– Мелкир, беги за помощниками, – закричал Чарпон.
Я сказал:
– Это ничего тебе не даст. Прежде чем мальчишка доберется до двери, я убью его, а ты, обещаю, будешь следующим.
Я еще раз ударил его молнией между ребер; год назад я бы ударил туда копьем. Он согнулся среди экзотических мехов, хватая воздух ртом.
Мелкир захныкал.
– Ты испортишь свою внешность, – сказал я. – Закрой рот и сиди тихо, и доживешь, чтобы выгрузить свои товары на берег. Он тут же вытер слезы и сделал невинные глаза. Будучи учеником суровой школы, он быстро усваивал уроки. Магия была менее убедительна, чем жестокость, лишь еще одним ответвлением которой она, очевидно, была; ее надо было избегать, от нее защищаться, но по возможности и пользоваться ею.
Я подошел к Чарпону и перевернул его на спину. Он вытер рот и оскалил свои неровные зубы.
– Что ты такое? – спросил он меня.
– А как ты думаешь?
– Я думаю, несчастье. Я послал тебя к веслу, а ты тут выделываешь разные штучки. Ты, наверное, жрец? Я слышал, что жрецы знакомы с подобными уловками.
За драпировками послышался быстрый легкий топот ног – мальчишка удрал через дверь.
– Ну, – сказал он, – и что же ты хочешь?
Я посмотрел в его маленькие черные глазки, сдавшиеся без борьбы. Поняв, что не сможет померяться со мной силой, Чарпон не тратил сил на сопротивление.
– Твой корабль, – сказал я. – Твою службу. Все, что я скажу, должно быть сделано. Позовем твоих офицеров и сообщим им счастливую новость.
Ночь снаружи уже пахла пряным южным бальзамом, и звезды между парусами сложились в другие узоры.
Я совсем забыл про Длинный Глаз, а вспомнив, заставил их освободить его. Он пришел хромая и встал рядом со мной.
Я помнил, как я ценил его и как был расстроен, обнаружив опять, что он – лишь часть всего того, что меня окружало, какого-то полигона для смертных, населенного созданиями, ничуть не похожими на меня, как трут не похож на появляющееся из него пламя.
