вторично. Всего лишь год тому назад, во время посещения Мавзолей-клуба молодым виконтом Фиц-Тистлем, мистер Файш познакомил мистера Баулдера с виконтом и жестоко поплатился за это, потому что мистер Баулдер, встретив виконта, сейчас же пригласил его на охоту в свой заповедник в Висконсине, и на этом кончились все разговоры о помещении капиталов Фиц-Тистля.
Мистера Баулдера, о котором говорил мистер Файш, можно было видеть в этот момент в том же зале за одним из столиков, где он в одиночестве уплетал свой завтрак. Это был старик крепкого телосложения, хотя силы его и были уже основательно надломлены, с белой бородой и с такими приспущенными веками, что можно было подумать, будто он собирается сейчас заплакать. Голубые глаза его смотрели куда-то вдаль, а спокойное скорбное лицо и большие покатые плечи ясно говорили о его связи с мистическими тайнами крупной финансовой политики.
По-видимому, над ним повисло облако меланхолии, потому что, когда он говорил о привлеченных капиталах и накопившихся дивидендах, в его спокойном голосе чувствовалась такая глубокая грусть, словно речь шла о вечных загробных муках и возмездии за грехи человеческие.
Что стоило такому великану справиться с болтливым виконтом, с грубоватым герцогом или с франтоватым итальянским маркизом?! Сущие пустяки!
Методы обращения мистера Баулдера с титулованными заезжими гостями, искавшими, куда бы пристроить свои капиталы, были глубоко продуманы. Он никогда не говорил с ними о деньгах ни слова, Он только рассказывал им о величественных американских лесах — он родился шестьдесят пять лет тому назад в лесу, где заготовлялся строительный материал, — и когда он говорил о девственных лесах, о вое волков по ночам среди сосен, в его голосе звучало нечто такое, что очаровывало заезжего слушателя; когда же он переходил к рассказу о своем охотничьем заповеднике близ Висконсинских лесов, то герцог, граф или барон, у которых всегда под рукой была нарезная двустволка, превращались в сплошное внимание… и погибали,
— У меня там в Висконсине, — обычно говаривал мистер Баулдер своим глубоким, похожим на рыдание, голосом, — нечто вроде охотничьего домика… так вы бы назвали его. Простое строение, — пояснял он, почти рыдая, — сколоченное из бревен.
— О, сколоченное прямо из бревен?! — прерывал его заезжий гость. Как интересно!
Все титулованные люди сразу же приходят в восторг от бревен, и мистер Баулдер знал это, по крайней мере улавливал своим подсознательным «я».
— Да, из бревен, — тянул он тем же скорбным голосом, — из цельного, неотесанного кедра, знаете, из первобытных строевых деревьев… Я приказал вырубить их в со-
К этому времени возбуждение слушателя достигало крайнего напряжения.
— И там есть охота? — обычно спрашивал тот.
— Да, там водятся волки, — отвечал мистер Баулдер прерывистым от огорчения голосом.
— И они очень свирепы?
— Страшно! Никак не можем с ними справиться…
При этих словах титулованный собеседник загорался непреодолимым желанием сейчас же отправиться в Висконсинский лес, не дожидаясь даже приглашения со стороны мистера Баулдера.
И когда, неделю спустя, такой собеседник возвращался из охотничьего заповедника мистера Баулдера, загорелый, в грубых сапогах, увешанный волчьими зубами, все его состояние так фундаментально застревало в предприятиях мистера Баулдера, что вы напрасно старались бы вытрясти из его карманов хоть двадцать пять центов. И вся сделка совершалась как бы совершенно невзначай — во время большой охоты в Висконсинских лесах, когда на снегу лежал один или два убитых волка.
Поэтому неудивительно, что мистер Файш не предполагал приглашать мистера Баулдера на свой званый маленький обед. На самом деле задача мистера Файша состояла именно в том, чтобы скрыть от герцога существование мистера Баулдера и его охотничьего домика из бревен.
Не следует удивляться и тому, что, как только мистер Баулдер прочел в газетах заметку о прибытии герцога в Нью-Йорк и узнал из «Коммерческого эха» и «Финансового подголоска», что герцог собирается посетить город с целью вложить свои деньги в американские предприятия, он сейчас же протелефонировал в свою маленькую усадьбу в Висконсине — конечно, там сохранился с первобытных времен телефонный провод — и приказал своему управляющему хорошенько проветрить и протопить дом; при этом он специально поручил ему выяснить, не смогут ли местные оборванцы добыть живьем одного или двух волков, если таковые потребуются.
— Еще кто-нибудь будет на обеде? — спросил настоя-
— О да! Президент университета Бумер. Всего нас будет четверо. Полагаю, герцогу интересно будет встретиться с Бумером. Он, возможно, рад будет услышать что-либо об археологических находках на континенте.
Действительно, если любознательность герцога распространялась на археологию, то его свидание с великим Бумером, президентом Плутория-университета, было бы очень кстати.
Если бы он захотел получить точные сведения о различии между мексиканским «пуэбло» и жилищем племени навахо, то этот случай был бы самый благоприятный.
Если бы он воспылал желанием уделить некоторое время — ну, скажем, полчаса — на беседу об относительной древности Неандертальского черепа и песчаных отложений Миссури, то и в этом случае его встреча с Бумером была бы продуктивна. Ведь герцог мог получить от президента Бумера столь же исчерпывающие сведения о каменном и бронзовом веке, как от мистера Файша и мистера Баулдера о веке золота и веке денежного кредитного обращения.
Ну что, разве не удачен был выбор ученого археолога и президента университета для беседы с герцогом?
И если бы герцог в результате посещения Америки (ибо доктор Вумер, который знал все, понимал, зачем герцог прибыл в Америку) почувствовал склонность, ну, скажем, сделать вклад для поощрения изучения первобытной антропологии, разве это не было бы прекрасно? И если бы. герцог пожелал внести в фонд Плутория-университета скромную сумму, достаточную хотя бы для того, чтобы президент мог уволить старого профессора и пригласить нового, то и это было бы достаточным основанием
Поэтому президент с живостью ответил согласием на приглашение мистера Файша и сейчас же стал просматривать списки своих менее компетентных профессоров… для освежения памяти.
Герцог ДюЛьгеймский пять дней назад высадился в Нью-Йорке и тотчас же стал усиленно искать глазами поля турнепса, но нигде не нашел их. Он направился затем на Пятое авеню с намерением напасть на след картофеля, но там его не было. Не разыскал он также ни короткорогих быков в Центральном парке, ни длиннорогих быков на Бродвее. Ибо герцог наш, подобно всем герцогам был завзятым агрономом — от норфолкского жакета до подбитых гвоздями сапог.
В ресторане он разрезал картофелину на две части и одну из них послал метрдотелю, чтобы узнать, бермудский ли это картофель. По всей видимости, картофель был ранний бермудский, но герцог боялся, что это, судя по его окраске, лишь поздний тринидадский. Метрдотель направил картофелину главному повару, по ошибке приняв вопрос герцога за жалобу, а главный повар вернул ее герцогу с сообщением, что картофель не бермудский, а с острова Принца Эдуарда. И герцог выразил свою признательность главному повару, а последний — герцогу. Герцог был так обрадован полученными сведениями, что завернул картофелину в бумагу и взял ее с собой, а метрдотеля одарил двадцатью пятью центами, чувствуя, что в экстравагантной стране нужно и поступать соответствующим образом. Затем герцог в продолжение пяти дней носил с собой картофелину по Нью-Йорку и показывал ее всем. Но, за исключением этого случая, он не нашел в городе ни малейших следов сельского хозяйства. Никто из приглашавших его к себе не знал, как оказалось, чем откармливают вола, мясо которого подавали на стол; никто из лиц, принадлежащих, по- видимому, к лучшему нью-йоркскому обществу, не мог ничего сказать ему о способах выращивания свиней для убоя. Общество лакомилось цветной капустой, не различая датский и ольденбургский сорта ее, и почти никто не мог распознать силезской грудинки. А когда герцога повезли за город, примерно километров за двадцать пять от него, в то место, которое называли «деревней», то и здесь не оказалось турнепса, а были только строения, железнодорожные насыпи и рекламные плакаты. Так герцог провел четыре тоскливых дня. Сельское хозяйство угнетало его, но еще больше, конечно, угнетал его денежный вопрос, который и привел
