«Что, вербуешь меня, Михаил Анатольевич?» — «Вербую», — сказал он. «Вот мой ответ тебе, смотри». Я постучал ребром ладони левой руки по локтевому сгибу правой, сжав её в кулак. «Ах ты…» — сказал он. «Можешь меня тут застрелить на хер, Михаил Анатольевич, — сказал я равнодушно. — Ты же мне предлагал на мою же организацию стучать, ребят сдавать, как же ты хочешь, чтоб я реагировал?»
Я выпил всё, что мог, с ними, у них. Я не боялся, что начну болтать себе в ущерб. Я всегда славился умением и способностью выпить. И в самолёте я допил джин энд тоник Эдуарда Вадимовича, съел его, и ещё чей-то, и свой обед. У них были слабые желудки, у меня — нет.
Сергей Аксёнов под строгим контролем капитана Кондратьева сидел через проход. Мы занимали задние места в гражданском самолёте. Офицеры были все вооружены.
В Москве у трапа самолёта меня ожидала «Газель». В «Газели» меня посадили в «стакан» без воздуха, и мы поехали через уже зелёную Москву.
В Лефортово (никто не сказал, но я догадался) меня посадили в глухую комнату с парой стульев и столом. Двое военных в гэбэшной форме взглянули на меня и ушли. Принесли синий костюм, такой я видел когда-то по телевизору на Радуеве. Переписали мои вещи. Оставили трусы и ботинки. Пришла женщина- врач. Самым унизительным было заворачивать по приказу женщины крайнюю плоть.
Через полчаса я нёс матрас, шагая между двумя охранниками. Мы попали в некий коридор, потом в центр, откуда лучами исходили четыре коридора (как потом оказалось, это здание Екатерина построила в виде буквы «К»). Для меня открыли железную дверь, и я вступил в тюремную камеру, дверь закрыли. В камере были три металлические кровати, окрашенные синей краской. Я положил на одну из них матрас и сел. Сцена из классического романа.
графика
