отличных работниках? Пошутили, посмеялись, я рассказал о решении Игоря, Юрка пригласил его зайти для предметного разговора, обещал лично представить шефу. А на случай промаха у меня были заготовлены и другие варианты. Так что беспокоиться не следовало.
Невольной свидетельницей моего телефонного разговора с приятелем-адвокатом оказалась Аля.
А вот почему, это надо бы отметить отдельно...
Выезжая из части, мы договорились, что как только к нам поступят результаты анализов на ДНК из Лаборатории биохимической генетики Медико-генетического научного центра, куда отправил образцы на исследование Антон Юлианович, а мы с Игорем – соответствующее сопроводительное письмо за подписью Федоровского, мы соберемся для окончательного составления обвинительного заключения. Время было...
Игорь живет на «Соколе», Алька – на «Войковской». Ехали в моей машине, свою служебную Паромщиков любезно предоставил старику Липинскому, все же далеко ехать, аж в Раменское. А их я сам предложил развезти по домам, Алевтина немедленно согласилась, даже скорее, чем я договорил. Я и не обратил как-то внимания.
Ну, поехали. Разговор шел главным образом о почти завершенном расследовании, да еще в невиданно короткие сроки. Было чему, в принципе, радоваться. Но Игорь, при все при том, находился в явных раздумьях. Ну, понятно, слово-то сказано, вроде и обратный ход давать неловко. Но я сам заговорил с ним на эту тему, не стесняясь Альки, которая сидела сзади тихо как мышка. Или лисичка, и только ушки из стороны в сторону поворачивала, – в зеркальце видел. Вот и сказал ему, что никто его, видимо, в связи с успешным завершением – с нашей стороны, торопить не будет. А что армии опять крепко достанется от наших мамаш, так поделом.
Он как-то не очень уверенно ответил, что в общем, даже рад принятому решению, но... Я и сказал: подумай, мол, еще раз, а поговорить я могу. Без вопросов...
На том остановились. Я его высадил на Красноармейской. А с Алькой собрался ехать дальше. Хотел расспросить про ее папашу – чем занимается и прочее. А она закинула сзади мне руку на плечо и носом стала тереться о воротник пиджака. Говорит, чешется. К чему бы?
Ну, я и рассмеялся: к выпивке, говорю. А что? – отвечает. – Я бы с наслаждением, да не с кем. Я говорю, а чего ты с генералом не осталась? Нехорошо, наверное, сказал. Памятуя о том, что мне рассказал уже Игорь – насчет того, как двое суток учил ее уму-разуму.
Клянусь, ревности не было ни капельки. Просто эти дни я ее видел в этой форме, видел и глаза офицеров, устремленные на нее. Ну, и... понятное дело. Не девочка я и не мальчик.
А она давай смеяться. Я говорю: ты чего? А она просто хохочет: наконец, говорит, дождалась, что он заревновал! И так ей весело стало, что захотелось мне прервать этот вызывающий смех чем-нибудь.
А чем, кроме грубости? Удержался. Промолчал. А мы уже на мост выехали, перед «Войковской». И вдруг она говорит:
– Саш, а как ты здесь обычно разворачиваешься? Дальше едешь или под мостом?
– Какая разница? Тебе зачем? – спрашиваю.
– Мы закончили?
– Ну, в общих чертах. Дальше формальности, правда тягомотные.
– И не отметим?
Мне надоело держать себя в руках. Спрашиваю:
– Говори, чего ты хочешь?
А она – мне:
– Во-первых, чтобы ты не сердился. Во-вторых, чтоб ты ласковым голосом сказал: «Дорогая Алечка, не угостить ли мне тебя хорошим винцом и чашечкой кофе?» А я бы немедленно ответила: «Сашенька, я бы с тобой и коньячка выпила. Но... тогда мне будет неудобно появиться у себя дома. Папа не любит, когда от меня пахнет. Но понимает, что иногда приходится...»
– Короче, – мне надоело слушать, – ты хочешь сказать: угости рюмочкой, а то так жрать хочется, что переночевать негде?
– Ой, какой ты молодец! – эта зараза обхватила мою шею обеими руками так, что я чуть руль не выпустил. Пришлось успокоить, сказав, что, если она не отпустит, мы будем ночевать в морге.
Что оставалось делать слабому мужчине с неустойчивой психикой, расшатанной событиями последних недель, где страстей и неутоленных соблазнов было примерно столько же, сколько и несчастий, пропущенных, хочешь – не хочешь, через собственную душу.
А как же иначе?
И вот эта хитрая девушка с задатками крупной интриганки и завидными способностями в разных областях человеческого знания – у меня в постели. Нет, не в супружеской, а на моем любимом диване в кабинете. Она сама указала на это место, обойдя с любопытством всю квартиру. Видимо, не лишена совести. Но, прежде чем приступить к исполнению ее, подчеркиваю, желаний, я старательно уязвлял ее всеядность. Сегодня – генерал, вчера – полковник, позавчера – какой-нибудь майор. А кто послезавтра? Как так можно?
Она хохотала, причем совершенно искренно, и называла меня дураком, а все остальное – дурацкой же выдумкой. Наверное, права. Нашел, о чем говорить с женщиной, от одного взгляда на которую все внутри стонало от напряжения! Ну, и отпустил тормоза...
А потом, поздно уже, вспомнил о своем обещании и позвонил Юрке. Алька была задумчива. И, когда я кончил болтать, спросила – серьезно! – не взял ли я назад своего обещания помочь ей, в случае чего, перейти, например на работу в «Глорию»? А я уж и забыл. Но ту же вспомнил и сказал, что об этом надо поговорить с Севой. А я – всегда «за». Сказал, и мы снова забыли. О чем болтать, если эта хулиганка, в самом натуральном смысле, обставила нашу нечаянную «встречу» так, чтобы я подумал, будто увел чужую невесту, которая, впрочем, и сама не чаяла удрать из-под венца с проезжим гусаром. И чтоб выстрелы, и опасность, и жуткая ревность, и нескончаемое желание... хоть на одну ночь, пока погоня не догнала... И, если вдуматься, почти так и оно было – и нездешние страсти, и постоянное напоминание о тщете любых желаний. Вот и работай после этого вместе!»...
Эпилог
РОДНИКИ...
Более глупого финала для истории с «хвостами», погонями и «клопами» с «жучками» в собственной квартире Турецкий не мог бы и представить себе.
После одной «памятной» ночи он спросил совсем близко теперь уже ему знакомую девушку, как она думает, зачем некоему Павлу Валерьяновичу Молчанову понадобилось преследовать его? Чего он хочет этим добиться?
Ее реакция превзошла все ожидания.
Она спокойно, будто так оно и должно было случиться, сказала, что это у Пашки, скорее всего, из ревности. Он ее просто преследует своей страстью. Может, дать, чтоб отвязаться? Вопрос, подумал Александр Борисович, был, конечно, из ряда вон.
– А он сюда подслушивающих устройств еще не насовал? – спокойно, как о само собой разумеющимся, спросила она и оглядела стены. – Пашка – ненормальный, он на все способен. Ты проверь на всякий случай, – добавила равнодушно и, надо полагать, тут же забыла. Совсем другой интерес занимал.
Вот это – номер! Погони, выстрелы... Стоило ли говорить о находках? Или оставить за гранью собственного стыда?... Даже смеяться можно было только над собой.
Странное дело, казалось бы, требовалось обязательное продолжение, но ощущение было такое, как у страдающего от невероятной жажды. Но вот напился вволю, взахлеб, и – как отрезало. Мутит от одного вида воды. Но это будет продолжаться, он понимал, недолго, желание пить навсегда не уходит, а прекрасный источник, кажется, никогда не иссякнет... И вспоминаться будет постоянно, и бесконечно притягивать к себе, стоит лишь почувствовать жажду или животворную прохладу далекого родника. Это происходит вне сознания, в подкорке, может быть, заложено. Вместе с тревожными ночными мыслями о том, правильно или нет сложил ты свою жизнь, туда ли выгребаешь...
Некоторые женщины прекрасно понимают это утреннее состояние мужчины и не мешают им заниматься мелкими самоистязаниями. Турецкому повезло. Аля сказала, что своего добилась и поэтому не претендует больше ни на что, разве что на благосклонное внимание. И Александру Борисовичу стало стыдно: кто кого
