— Так красиво.
Мила погладила вышитые листья.
— И я не знала. А сегодня утром встала — и вот. Само получилось.
Кельман поежился. Глаза ее излучали нестерпимый, пугающий свет.
Утром Кельмана разбудили голоса.
— Зерно, зерно, зерно, — монотонно твердил кто-то писклявый.
— Скорее, скорее…, — вторил ему другой, звонкий тенор.
— Опять блоха!
— Уйди, уйди… Догоняет!
— Дети! Вернитесь!
Шум стоял, как на ратушной площади Караста в базарный день. Кельман поспешно отдернул полог кровати и огляделся. В комнате никого не было.
— Еще зернышко, еще, кушать, кушать, — не унимался голосок.
— Хлебушек с молочком. Вкусный хлебушек с молочком.
— Ты куда? Ты куда? Вернись!
— Арина! — закричал Кельман. — Арина!! Что происходит?!
Но жена не отзывалась, и он вспомнил, что сам проводил ее на западный склон. Накинув на плечи рубаху, он выскочил во двор. Первой ему попалась на глаза копавшаяся в корыте свинья по имени Хрюха.
— Помои, — урчала она, — свежие, теплые помои. Много, много помоев.
— Пшено, — послышалось от пробегавшей мимо курицы. — Там пшено.
— Размякшая булка…
Замерев на месте, Кельман смотрел на свинью, рыло которой было полностью погружено в исходившее паром месиво. Он мог поклясться, что других звуков, кроме пофыркивания и чавканья Хрюха не издавала.
— Вкусно. Очень вкусно.
Голос звучал как-то необычно, слишком ясно и отчетливо, слишком близко. Кельман провел рукой по лбу.
— Пресвятые мученики! Наверное, я читаю ее мысли! — осенило его.
Чтобы проверить свою догадку, он сбегал в дом, принес оттуда миску холодной гречневой каши и вывалил ее в корыто.
— Каша, — отчетливо услышал он.
Последующие два часа Кельман провел, слоняясь по двору. Он то присаживался возле куриного насеста, то возвращался к хлеву, то стоял возле забора, пытаясь уловить, о чем думают прохожие. Как и у Хрюхи, на уме у куриц была только еда. Их мысли были коротенькими и несвязными, беспорядочно перепрыгивающими с одного предмета на другой.
— Чудеса, — шептал Кельман. — Ну и ну. Надо всем рассказать. Хотя наверняка на смех поднимут.
Он отряхнул штаны от соломы и выскочил за калитку, едва не врезавшись в стоящего за ней Перша. Лицо у кузнеца было счастливым, но немного озадаченным.
— Посмотри! — сказал он. — Я сам себя вылечил!
Кельман издал нечленораздельное кудахтанье.
— Сегодня ночью проснулся, жажда мучит. Встать сам не могу, а Милочку будить жалко — и так за день со мной намаялась. Лежу, только зубами от бессилия скрежещу. И тут словно как воспоминание приходит, — кузнец неуверенно потер руки, — о том, как ладони над больным местом держать, и силу Ки излучать.
— И что?
— И исцелился. Ты знаешь, я же теперь столько болезней одолеть могу. И сыпь зеленую лечить, и чесотку, — его голос чуть понизился. — А моя первая жена, Криста, от лихорадки умерла. Почему же я тогда всего этого не вспомнил? Не помог, не спас?
— Это вода, — сказал Кельман.
— Вода?
— Да. Зачарованная.
Перш озадаченно нахмурился.
— Я стал слышать мысли животных, — пояснил Кельман. — Утром. Будто чужие голоса в голове звучат. Сперва мешало очень, а теперь привык.
— О чем же думают животные?
— Да о жратве, по большей части. Куры еще о цыплятах беспокоятся. А вот у людей пока ничего разобрать не могу, только шум какой-то невнятный, — он помялся. — Ты мне не веришь?
— Верю. Неладно что-то с нами, — кузнец достал из нагрудного кармана бережно сложенный листок. — Гляди. Мила нарисовала.
Кельман обомлел. На небольшом куске бумаги плескалось море. Пенные гребешки бежали по его поверхности, падали на пологий песчаный берег, разбрасывая мириады капелек. Над водой, в темном чистом небе кружили две чайки.
— Солью пахнет, — сказал он, не отрывая взгляда от картины.
— И спокойствием, — кивнул Перш. — Завораживает.
— Да. Как в окно смотришь.
Казалось, что от рисунка веет холодным ветром, ароматами молодой зелени и пряным духом водорослей.
— Но что же нам теперь делать? — первым очнулся кузнец.
— Надо бы к источнику наведаться, — предложил Кельман. — С Сирилом побеседовать. Тем более что у меня дома вода закончилась.
Перш сжался.
— Ох, не нравится мне это все…
— Мы будем спокойны и вежливы. Он нас не тронет.
Сирил сидел на ступенях и рассматривал вершину Дор-Сура, расчерченную алыми лентами лавы. Чуть поодаль — на другой стороне площадки — толпились ребятишки, восторженно гомоня и толкая друг друга в бока.
— Вот я была в Карасте на ярмарке, там у стражников такие же мечи были! — верещала румяная пухлая девчушка.
— Врешь ты все! У стражников не мечи, а луки!
— Луки — у тех, что на стенах стоят! А у остальных — мечи!
— Ну-ка, разойдитесь! — прикрикнул на детей Кельман. — Нечего тут под ногами путаться.
Те дружно захихикали и прыснули врассыпную. Сирил вздохнул и перевел взгляд на новоприбывших.
— Итак? — спросил он.
— Да за водой, вот пришли, — сказал Кельман, робко протягивая ведра.
— Понравилась водица?
— Поразительно чудотворная, — подал голос Перш. Он старался держаться на почтительном расстоянии.
— Именно, любезный, именно.
— Вкус необычайный, — добавил Кельман, приятно улыбаясь.
Сирил пошевелил носом.
— Нет, в самом деле?
— Отменный!
— И способности прорезаются доселе неведомые.
— Вы меня несказанно радуете. Что ж, давайте ведра. Пять серебряных за одно.
