— Какой родственничек? — спросил высокий, худощавый мужчина, в очках и с большой лысиной.
— Дядюшка. Сидит в гостиной, хнычет, на судьбу жалуется, думает, что добрый племянник его пригреет, в нахлебники возьмет…
Муж не стал слушать сердитую воркотню жены и быстрыми шагами прошел в гостиную.
— Дядя, какими судьбами?! — воскликнул он, обнимая старика.
— Здравствуй, Антоша! Стосковался по родине, приехал сюда умирать.
— Ну, полно, дядя, поживем еще. Как же вы жили? Что вы делали? Видели ли вы моих сорванцов?
Между Дядей и племянником завязался оживленный разговор. Тон племянника был участливый и задушевный. Дядя рассказывал о дороге, о том, как на них капали, как он любовался родным городом и домом, который прежде принадлежал его отцу… Племянник сообщал о своем житье-бытье, о службе, о знакомых, рассказывал и о брате.
— Он богато живет, дядя. Купцом сделался — торгует. Всего одна дочь, — только жена хворая. А дом — полная чаша. Вы навестите его.
— Навещу, навещу, как же!.. Хочется родных повидать.
В это время из соседней комнаты высунулась голова хозяйки.
— Антоша, пойди сюда! — крикнула она.
Муж пошел на ее зов, и за дверью послышался сдержанный спор.
— Ты, пожалуйста, не вздумай оставлять твоего дядюшку обедать. У нас ничего нет лишнего…
— Как же, Аня, неловко. Ведь старик приехал издалека… Все-таки родной… Неловко не пригласить…
— Он должен понять — Мы не ждали. Везде готовят в обрез…
— Пожалуйста, Аня, разделим, что есть, по-родственному… Он не осудит. Все-таки лучше…
— Нет, нет. Тогда уж обедайте одни… Я не выйду.
— Будь добра, Аня… Устрой… Пригласим. Ведь неловко. В нашей семье всегда принимали радушно, — упрашивал муж.
— Ах, да перестань! Позовем в другой раз… Что еще за церемонии с таким родственником, — сердито проговорила жена и вошла в гостиную. Муж шел за ней и имел сконфуженный, растерянный вид…
— Уж вы, Иван Васильевич, когда-нибудь соберитесь к нам обедать. Приходите запросто, — певучим голосов, нарочно очень громко, сказала Анна Ивановна.
Гость посмотрел на нее удивленно.
— Приходи, дядя, — тихо повторил Антон Алексеевич.
Дяди слышал, что за закрытой дверью в соседней комнате стучали тарелками, вилками, ножами, — там, очевидно, накрывали на стол и тихо перешептывались. Он понял все и стал прощаться.
Выйдя на улицу, он с горечью подумал; «Воображают, что я нуждаюсь в их обеде… Ах, ничего, ничего мне не нужно для тела! Я для души, для души ищу пищи».
— Ну что, барин, разыскали племянников? — спросила приезжего прислуга в гостинице, когда он вернулся.
— Разыскал.
— То-то, я думаю, обрадовались?
— Да, обрадовались. Очень обрадовались, — вздохнув, ответил приезжий и усмехнулся.
III
Через день Иван Васильевич навестил другого племянника.
Тот жил в чистом, уютном двухэтажном доме, обнесенном зеленым палисадником; внизу помещалась лавка.
В этом доне уже были осведомлены о приезде бедного родственника.
Ивана Васильевича встретил высокий, полный мужчина с окладистой бородой. Лицо его было суровое, и в глазах выражалась жестокость.
Иван Васильевич долго и пристально всматривался в него, не веря своим глазам «Неужели это Васенька? Тот милый, курчавый мальчик, которого он когда-то любил и ласкал?»
— Что, дядюшка, не признаете нас? — басистым голосом спросил племянник и рассмеялся.
— Где же узнать? Очень изменился… Вот теперь я вижу… Что-то в лице есть отцовское, — проговорил дядя, здороваясь и избегая называть племянника по имени. Ему казалось неловким называть этого купчину Васей и говорить ему «ты».
— А вот моя супруга Марья Власьевна и дочка Глаша.
Вошли в горницу, убранную парадно, по-купечески, с большими божницами, с цветными скатертями, с серебром, выставленным наружу, и половиками по всему полу. Навстречу гостю встала худенькая, маленькая женщина с большими испуганными глазами и дородная девица, лет 18, как две капли похожая на отца.
Иван Васильевич сел на диван, кругом него поместилась вся семья, и ему стало не по себе.
— Чем же вы, дядюшка, занимались в столице? — спросил хозяин.
— Занимался в конторе… Кроме того, кое-что писал.
— Что же вы изволили писать?
— Писал статьи, печатал их, книги издавал.
— Пустое это дело по нынешним временам — писать книги…
— Вероятно, а вашу глушь не доходит хорошая, дельная книга, — оттого вы так и судите, — заметил дядя.
— Это правда, Василий Алексеевич, есть очень приятные, чувствительные книжки… Читаешь, — вдоволь наплачешься… — вставила было суждение жена хозяина.
Тот взглянул на нее так, что она дальше не продолжала.
— Ничего ты не понимаешь… Твое дело бабье, знай свою кухню да дочку и молчи, — грубо заметил он.
Девица хихикнула.
— Что вы это говорите, голубчик… Теперь другие времена: женщина рвется к свету. Это очень похвально и приятно слышать, что Марья Власьевна любит почитать книжку. Хорошая книга переродить человека может.
— Это поучение вы, дядюшка, оставьте про себя. У вас — по-одному, у нас — по-другому… Лучше вы нам объясните, что же вы тут собираетесь делать?
— Пока ничего. А там видно будет…
— Что же у вас, дядюшка, чин большой?
— Нет, совсем маленький.
— Так.
Племянник помолчал и, наконец, проговорил решительно:
— Вы нас извините, дядюшка… Мы не можем вас у себя пристроить, потому и занятий таких нет и помещения маловато.
— Я, голубчик мой, и не собирался у вас устраиваться, — ответил дядя и стал прощаться.
— Куда мог вы? Сейчас закусим… Водочки выпьем… Эй, жена, скорее! — суетился племянник.
— Нет, нет. Спасибо. Я водки совсем не пью…
— Это, дядюшка, плохо. Значит, вы нам не товарищ, — рассмеялся хозяин.
Иван Васильевич вышел в прихожую, и тут он заметил, что на него грустно смотрят большие испуганные глаза жены, точно она хочет ему что-то сказать. Когда он нагнулся, чтобы надеть калоши, она робко шепнула мужу:
— Вы бы позвали дядюшку на кутью.
— Нечего его поваживать. Он нам не ко двору, — шепотом пробурчал ей в ответ хозяин.
Выйдя на свежий воздух, Иван Васильевич вздохнул полной грудью. «Как тут тяжело! Мрак какой-то!
